Эйлин Драйер - Как истинный джентльмен

Грейс не знала, что делать. Доктор был так добр и внимателен. Он выслушал ее жалобы и ответил почти на все вопросы, а потом с улыбкой попросил ее одеться и ждать его возвращения. Но он так и не ответил на главный вопрос. Будет ли у нее ребенок? Не в опасности ли он? Она чувствовала себя очень плохо, словно ее выбросила на берег волна, и желудок снова свело судорогой. Но доктор заверил ее, что волноваться не о чем и он обо всем позаботится. Что это могло означать?

Лиззи помогла ей одеться и унесла таз. Грейс свернулась калачиком на постели, чувствуя себя невероятно слабой и размышляя, что скажет доктор, когда вернется. Он упомянул, что ее симптомы указывают на возможную беременность, даже предложил несколько новых средств от тошноты. Но на главный вопрос не ответил. Грейс собиралась уже встать, когда в дверь тихонько постучали. Ее сердце тревожно забилось.

— Да?

Грейс не могла двинуться с места, ее охватила тревога. Она сжала кулаки и осталась лежать, не уверенная, что сумеет подняться даже для доктора Спенса. Но это был не доктор Спенс, а Диккан.

Грейс растерялась.

Диккан улыбнулся и закрыл за собой дверь.

— Привет, Грейс.

Он был, как всегда, красив и безупречно, по-городскому, одет, от чего Грейс почувствовала себя еще хуже. Она была больна, выглядела ужасно, от нее пахло потом. Сравнивая себя с мужем, она ощутила боль. Собрав все силы, Грейс с трудом поднялась на дрожащие ноги и расправила платье.

— Рада тебя видеть, Диккан.

Он сдержанно улыбнулся:

— Я тоже. Мы можем на минутку присесть? Я только что говорил с доктором Спенсом.

Грейс не знала, что ответить. Конечно, если Диккан в доме, доктор Спенс решил сообщить ему первым. Но она все равно чувствовала себя преданной. Это был ее ребенок, а не Диккана. Это она мечтала завести целую ораву шумных, неугомонных ребятишек, которые бы резвились на лужайках в Лонгбридже, визжа от восторга, катались на пони, тайком, словно индейцы, пробирались по лесу в поисках бабочек и жуков и безмятежно засыпали ангельским сном. А Диккан ничуть ее в этом не поддерживал.

Но он был ее мужем и имел право знать. Поэтому Грейс сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и уселась на желтое кресло у окна. Диккан расположился напротив. Прежде чем заговорить, он взял ее руки в свои. Его руки были холодными. Грейс хотелось отстраниться.

— Грейс, — произнес он, опуская глаза, — я только что видел доктора Спенса.

Она кивнула. Ее снова затошнило, но она решила, что на этот раз скорее всего от страха.

— Я бы тебе сама сказала…

Он покачал головой:

— Я не дал тебе такой возможности. Прости. Но теперь я здесь. Грейс… — Он перевел дух, и она испугалась. — Все не так, как ты думаешь, дорогая. Гораздо серьезнее.

Его слова, как острые колючки, пронзили ее грудь, и ей стало трудно дышать.

— О чем ты?

Она ничего не понимала. Наверняка Диккан просто шутит.

Но он неотрывно смотрел на нее, и это встревожило Грейс.

— Ты не беременна. Тебе плохо, потому что тебя пытались отравить.

Позднее она будет вспоминать эти слова, как пушечный выстрел, разнесший крепостную стену. Но теперь Грейс лишь молча смотрела на мужа. Она покачала головой, как будто могла изменить сказанное им. Как будто отрицала его слова.

— Мы думаем, это мышьяк, Грейс, — продолжал он, наклоняясь к ней. — Доктор считает, это продолжается уже некоторое время. Конечно, тебе дадут противоядие. Надеюсь, ты любишь чеснок, потому что это одно из лекарств…

Он все говорил и говорил, Грейс видела, как шевелятся его губы. Но она не слышала и не понимала слов. Не чувствовала его прикосновения, хотя он по-прежнему держал ее руку. Она не могла сделать вдох, и сердце вырывалось из груди.

Яд. Ее пытались отравить.

Ребенка не будет.

Грейс отдернула руки. Встала и чуть не упала на пол. Диккан подскочил к ней, но она его оттолкнула. Повернулась к окну, охваченная непреодолимым желанием увидеть зелень. Ее зеленые поля. Поля, о которых она позволяла себе мечтать, когда мир и покой казались так далеко. Когда она слишком боялась мечтать.

— Грейс?

Она услышала голос Диккана словно издалека. Ее грудь горела, и она то и дело растирала ее рукой. Ей казалось, внутри ее бушует пламя, грозясь охватить ее целиком, и она не могла дышать.

Господи, ее ребенок!

Ее зеленые поля.

— Грейс, милая, пожалуйста!

Она открыла было рот, но не могла вымолвить ни слова. С губ сорвался лишь какой-то невнятный звук. Самообладание оставило ее. Она начала рыдать.

Грейс прижала руку ко рту, пытаясь сдержаться. Нельзя плакать. Если она начнет, то уже не сможет остановиться. Она будет рыдать как безумная, и это погубит ее.

Из ее груди снова вырвалось глухое рыдание, словно прорвавшая плотину вода. Снова и снова. Жалобные, мучительные звуки, как будто исходившие из самой глубины души. Совсем не похожие на женский плач, скорее на рыдания животного, пронзительные, резкие крики, бесконечной волной подступавшие к горлу, слишком сильные, чтобы их можно было сдержать. Слишком многое случилось в ее жизни.

Вода прорвала плотину.

— Грейс… Грейс, посмотри на меня!

Но она не могла и лишь продолжала плакать. Она рыдала, пока ей не стало трудно дышать, пока слезы не застили глаза, намочив ее шею и платье. Пока она не рухнула на пол, свернувшись калачиком, зажимая кулаками рот и рыдая как безумная.

Она выбилась из сил, и вся жизнь вытекла из нее с этой соленой водой, оставив лишь пустую оболочку. Потому что все, чем она была наполнена, оказалось иллюзией. У нее не осталось ничего, кроме несбывшихся желаний. Кроме мечты, которой так и не суждено было воплотиться. Долг, честь, чувство ответственности и горький пепел надежды.

Наконец рыдания стихли, но последовавшая за ними тишина оказалась еще страшнее. Она была пустой.

Диккан дрожал, словно в лихорадке. Он совершенно замерз, сидя на полу спиной к стене и держа на руках Грейс. Она уснула, ее грудь судорожно вздымалась от невыплаканных слез, как у ребенка, измученного болью. Руки были сжаты на животе. Ее лицо было мокрым и покрасневшим, волосы разметались по сторонам. Ему следовало бы встать и обмыть ей лицо. Положить в постель, чтобы она могла отдохнуть. А потом уйти подальше, чтобы больше не причинять ей боли.

Он не мог этого вынести. Он был к этому не готов. Никто не научил его справляться с отчаянием. Его рубашка намокла от слез: от слез Грейс и его собственных. Он был сломлен. Он даже представить не мог, что она испытывала. До этой самой минуты он не понимал, что никогда в жизни не ощущал настоящей боли, потому что ни разу не страдал из-за любимого человека.

Диккан любил ее. Каким же идиотом он был, что не смог этого понять сразу же после их первой встречи! Как он мог не увидеть, что под неброской внешностью скрывалось бесценное сокровище? Неужели он был так поглощен собой, что не мог признаться себе, как сильно желал Грейс, как любил ее, какое глубокое уважение к ней испытывал? Ведь на самом деле он был готов сдвинуть с места землю и небеса, лишь бы уберечь ее от боли. В его жизни не будет ни одного дня, когда он сможет закрыть глаза и не увидеть отчаяния на ее лице в тот самый миг, когда все ее мечты разбились.