Алекс Вуд - Истинный джентльмен

Когда юное привлекательное создание признается в любви мужчине, чье сердце свободно… То есть почти свободно… Вернее, не свободно, но это не имеет никакого значения… Тьфу, совсем я запутался. Никогда не умел говорить о нежных чувствах. Одним словом, когда красивая девушка первая говорит мужчине, что любит его, причем делает это с такой искренностью, как Вероника Маунтрой, ему ничего не остается делать, как ответить ей тем же. Если не сердцем, то хотя бы словами. Истинный джентльмен просто не имеет права поступить иначе, а я, Майкл Реджинальд Фоссет, всегда считал себя джентльменом.

Вы бы видели, как вспыхнуло личико юной Вероники, когда я поцеловал ее хорошенькую маленькую ручку! Я сказал, что ее признание сделало меня счастливейшим из смертных, потому что с той самой минуты, как я увидел ее, я не знал покоя. Эта полуправда далась мне сравнительно легко. Я действительно не знал в последнее время покоя, вот только прелестная мисс Маунтрой была здесь совсем ни при чем.

Но Вероника об этом не узнала…

– Ах, Майк! – воскликнула она и прижала ладони к щечкам, красным как маки.

У меня противно заныло сердце, но обратного хода не было. С девушками вроде Вероники Маунтрой не шутят. Ее отец для этого слишком богат и влиятелен. Я набрался храбрости, посмотрел ей в глаза и, сознавая, что делаю величайшую глупость в своей жизни, произнес:

– Скажите, Вероника, вы согласны стать моей женой?

В глубине моей души мелькнула крохотная надежда на то, что она, может быть, откажется. Как джентльмен я не мог поступить иначе. Но ведь ей-то ничто не мешало ответить «нет» и спасти меня от неминуемой гибели. Но глаза Вероники заблестели, словно ей туда воды накапали, и я с ужасом понял, что надеяться было глупо.

– Конечно да! – закричала она и повисла у меня на шее.

Сопротивляться я не стал, все-таки воспитанный мужчина. Но вот юной Веронике лучше бы не забывать о правилах приличия. На балкон, где происходило наше сентиментальное объяснение, вполне могли зайти посторонние люди и сделать не самые приятные для нас выводы.

Слава богу, обошлось.

– Я завтра же поговорю с вашими родителями, – сказал я и аккуратно коснулся губами ее волос. – Наверное, мне следовало сначала обсудить все с ними, а уже потом…

По вполне понятным причинам я запнулся. Если бы не сегодняшняя откровенность Вероники, никакого разговора не было бы вообще. Но долг настоящего мужчины – все устроить так, чтобы прекрасная дама не догадалась, как в действительности обстоят дела.

– Какие родители, – засмеялась Вероника. – Ты же ведь не на них жениться собираешься.

Она потерлась щекой о лацкан моего пиджака и подняла свое хорошенькое личико вверх. Ее алые пухлые губки были полуоткрыты, а в глазах застыло какое-то особенное выражение, которое я никак не мог разгадать. На секунду меня посетила кощунственная мысль, что Вероника напрашивается на поцелуй, но я тут же с негодованием отверг ее. Она слишком юна и непорочна, чтобы так вести себя. Разве может девушка, которой едва исполнилось девятнадцать, быть столь беззастенчивой? Тем более, дочь Маунтроев.

Эта семья была известна всем. Родовита настолько, чтобы быть допущенной в лучшие дома Лондона, и достаточно богата, чтобы позволить себе роскошь одеваться у парижских модельеров. Вероника была единственным отпрыском лорда Маунтроя, который в свои пятьдесят восемь лет был слишком стар для такой юной дочери. Леди Маунтрой была моложе мужа на восемнадцать лет, звалась в девичестве Кэтрин Тернер и происходила из очень богатой американской семьи. Может быть, Маунтрой этой женитьбой и бросил пятно на фамильное имя, но уж свое финансовое положение точно улучшил.

Веронику баловали так, как, наверное, ни одну девочку в Лондоне. Она с детства получала все, чего могло только пожелать ее сердце. Когда ей исполнилось пятнадцать, стало ясно, что она унаследовала яркую красоту своей матери. Веронику Маунтрой по праву называли первой красавицей Лондона и самой завидной невестой Англии. Мужчины вертелись вокруг нее как назойливые осы рядом со сладкой грушей, однако Вероника отвергала все предложения.

– Я слишком молода, чтобы выходить замуж! – хохотала она в ответ на робкие намеки отца, которому не терпелось подобрать для дочурки достойного мужа.

Мне в страшном сне не могло присниться, что это хорошенькое взбалмошное создание обратит свой благосклонный взор на меня. Меня представили Веронике Маунтрой два с половиной года назад на помолвке ее кузена. Потом мы регулярно встречались в Опере и на выставках, светских приемах и раутах, то есть везде, где люди нашего круга просто обязаны бывать. Несколько раз мне даже пришлось пригласить ее на танец. Но ничего больше. Естественно, Вероника кокетничала со мной, но я никогда не придавал значения ее улыбкам и взглядам. Как оказалось, напрасно.

Случилось все на приеме, который давала леди Саутгемптон в честь своего… О нет. Дни рождения эта достойная леди не отмечает уже лет двадцать, однако раз в год она собирает друзей в своем лондонском особняке, чтобы повеселиться от души. Две недели назад я получил надушенную записочку на плотной бумаге с розоватым отливом, где говорилось, что леди Саутгемптон будет рада видеть меня у себя в субботу двадцать восьмого в Лайонз Хаус.

Смокинг обязателен, гостей ожидают к шести часам.

Ничем меня это приглашение не порадовало. Агата Саутгемптон – вредная особа, которая ведет себя совсем не по возрасту и обожает распускать сплетни. Но отказаться я не мог, потому что… Эх, нет ни одной причины. Не мог и все. Джентльмен должен соблюдать правила приличия, даже если ему этого очень не хочется!

Прием был самый обыкновенный, я на таких всегда скучаю. Множество знакомых лиц, пустые разговоры, крошечные бутербродики и море шампанского, от которого впоследствии ужасно болит голова. Хотя не исключено, что голова болит от светской болтовни, когда ты вынужден говорить совсем не то, что думаешь. Леди Саутгемптон была как обычно очень мила и с готовностью демонстрировала свои искусственные жемчужные зубки. Утверждают, что в молодости она была замечательной красавицей. Может быть, может быть…

Спасаясь от ее излишне навязчивого внимания, я уединился с бокалом шампанского на балконе. При наличии воображения можно было легко представить себе, что на самом деле я нахожусь не в сердце Лондона, а в какой-нибудь тенистой части Южного Кента, и этот великолепный особняк целиком принадлежит мне, и в нем, естественно, нет ни одной живой души…

– О, Майк, как здорово, что ты ото всех сбежал! Можно я к тебе присоединюсь?