Мередит Дьюран - Любовь и честь

Был серый холодный день, серая бесцветная хмарь приглушила осенние краски земли. Со склонов сползал туман и укрывал провалы долин. Они скакали на юг, но туман не позволял рассмотреть окрестности.

— Милорд!

Дорога, прямая и ухоженная, позволяла двигаться быстро, но кавалькаду задерживали Нора и пленник. При этой мысли Эдриану хотелось пришпорить своего жеребца. Через три дня он будет спать в своей постели в Сохо.

— Милорд!

Резкий голос Брэддока прервал размышления командира.

— Говори, — отозвался наконец Эдриан, хотя надобности в этом не было. Он и так знал, что ему сообщат.

— Она умоляет о встрече с ним.

Умоляет? Вот как? В первый день она этого требовала. Во второй — просила. Он не мог спокойно отнестись к тому, что сейчас она молила. Эта мысль его раздражала.

Он не для того демонстрировал холодную отстраненность, чтобы добиться притворной покорности. Эдриан с самого начала знал — хотя временами, как дурак, забывал об этом, — что стальной стержень внутри ее не согнется. В то утро, после ее страшного рассказа о ребенке, и даже в самый момент, когда Эдриан решил сделать ее своей женой, он понимал, что брачные обеты не даруют ему преданности Норы. Все, что он мог сделать, — это обеспечить ее безопасность.

Он не мог предусмотреть другого — своей собственной слабости, фатальной трещины в защитной оболочке, которую одно только присутствие Норы делало все шире и шире. Беря ее в жены, Эдриан говорил себе, что делает это ради ее спасения, ради того, чтобы защитить Нору от ее собственной глупости. Но оказалось, что нельзя обладать ею и не изменять при этом себе. Нора своим присутствием лишила его здравого смысла.

Его любовь к ней погубит не только его самого, но и ее. Он приставил шпагу к глотке этого негодяя, Дэвида Колвилла, но мысль о жене удержала его руку. Раньше он не задумываясь нанес бы последний удар.

Нора действует на него как яд. С этим нужно бороться. Безумный план ее брата мог привести к гибели ее саму и всех в доме. Такой идиотизм следует уничтожать в зародыше, а не позволять разрастаться. Тем не менее забота о Норе вынудила Эдриана проявить ненужное милосердие. И жизненный опыт, приобретенный такой дорогой ценой, ничем ему не помог.

При дворе глупец быстро становится добычей своих врагов. Эдриан больше не может мириться с влиянием Норы. Во всяком случае, теперь он знает, как излечиться. У него нет иммунитета против Норы, а значит, он будет держаться от нее подальше. Для ее и своего собственного блага.

Приняв это решение, Эдриан обрел подобие душевного мира. Он покончил со всякими сложностями. Дэвид Колвилл, израненный и окровавленный, путешествовал в кандалах. Кулаки Эдриана не смогли заставить его говорить. Что от него и требовалось. Скоро Колвилл умрет.

Ходдерби был почти разрушен. Слуги распущены. На год или два его жена должна будет довольствоваться Бэддлстоном, если они вернутся на север.

Что еще? Ничего. К полудню следующего после пожара дня лошади были оседланы, вещи уложены, и процессия пустилась в путь. Из Ходдерби в Лондон вели несколько дорог. Жена Эдриана скакала в середине кавалькады, вне поля зрения Эдриана.

— Милорд, — снова пристал к нему Брэддок, у которого под глазами залегли синие тени, — что мне сказать ей?

Эдриан пожал плечами.

— Как твое плечо? — Колвилл не только дал Брэддоку по голове, но еще и повредил ему руку.

— Нормально, — отвечал Брэддок. — Леди Ривенхем и ее горничная перевязали ее. Что мне сказать миледи?

Несмотря на утверждение Брэддока, что все нормально, его голос выдавал слабость. Эдриан выбрал разумный темп скачки, но для раненого... или для женщины... он был тяжеловат.

Эдриан придержал лошадь.

— Она молит? — бесстрастно переспросил он.

Брэддок усмехнулся:

— Да, милорд. Она употребила именно это слово.

— Если ты меня осуждаешь, так и скажи.

Брэддок посмотрел на свою кобылу, положил ладонь ей на голову, наклонился, подергал шорку...

— Она ведь женщина, — наконец вынес вердикт он. — Нельзя ждать, что она предаст своих близких.

Вот как. Значит, Брэддок обнаружил в себе зачатки рыцарства, но только скрытые, потому что в ночь пожара они никак не влияли на его мнение. Когда его рану перевязали, он весьма определенно высказывался о жене своего командира. Эдриан, который стоял неподалеку, сделал вид, что ничего не слышал, иначе пришлось бы наказывать Брэддока за вполне справедливое замечание, ведь вокруг полыхал пожар.

— Напрасно ты думаешь, что леди Ривенхем — просто женщина, — без выражения произнес Эдриан. — Она способна на обман и любое коварство.

Брэддок бросил на него взгляд, который Эдриану не понравился, слишком он был похож на сочувствие.

— Она полна раскаяния, милорд. По ее виду сразу понятно, как она страдает.

— Я в этом не сомневаюсь.

Брэддок помолчал, потом нерешительно спросил:

— Так что мне ей передать?

— Пусть поговорит с ним.

Он не желает вести себя с женой, как лорд Тоу. Не желает быть суровым, за исключением случаев, когда того требуют обстоятельства. Она может ехать куда хочет. Если хочет рыдать над кандалами своего брата, он, Эдриан, не будет расстраиваться.

Дорога пошла слегка вверх, и Норе стала видна вся кавалькада. Она видела, как легко ее муж, прямой, высокий, держится в седле, как расслабленно покачивается в одном ритме с движением жеребца.

Он ни разу не оглянулся. Ни разу не оглянулся с тех пор, как они покинули Ходдерби.

Вечерами, когда останавливались на ночлег — один раз в трактире и два раза в деревнях, — Эдриан обходился с ней с изысканной учтивостью. Его учтивость была безупречна и абсолютно непроницаема. Нора решила, что сейчас он представляет собой свою лондонскую ипостась и уже надел придворную маску. При дворе даже гнев выражают улыбкой. В первый день путешествия его отстраненность ранила Нору меньше, чем собственная совесть. А может, ее несчастья так переплелись, что она сама не могла разобрать, от чего больше страдает. Во-первых, был Дэвид, с которым Эдриан обошелся совсем не мягко и которого ждал суровый приговор. Порох являлся неопровержимым доказательством. Во-вторых, был Ходдерби, пострадавший частично и по ее вине. Дорожная усталость только усугубляла эти беды, теперь Норе казалось, что она живет в непрекращающемся ночном кошмаре.

Эдриан был прав, говоря о чести. У Норы от чести остались одни клочья. Неудивительно, что он обращается с ней так холодно.

Прошлой ночью, когда Эдриан устроил ее в лучшей комнате, которую мог предложить постоялый двор, ее боль наконец излилась в словах.

— Скажи мне, — не выдержала она, — скажи, чем я смогу искупить вину?

— Это уже не важно, — сказал он, отвесил ей изящный поклон и вышел, заперев за собой дверь. Нора и Гризель провели ночь под замком.