Анн Голон - Анжелика. Маркиза Ангелов

Вечером того дня, когда пришло известие о смерти матери, Анжелика, улегшись в кровать, внезапно с удивительной ясностью осознала, что потеряла ту самую тихую, грустно вздыхающую женщину, которая выносила ее под сердцем.

Эта мысль взволновала девушку, она положила руку на свой упругий подтянутый живот. Возможно ли, чтобы из такого крошечного пространства мог появиться полный жизни человек, или десять человек, один за другим, или даже больше? Затем детей отдают кормилицам, потом отпускают в мир и они решают, например, отправиться в Америку, а потом женятся или умирают. Анжелика подумала о Мадлон. С тех пор как эта всегда бледная и довольно странная девочка родилась на свет, она знала лишь тоску и страх. Она дрожала всем телом, слушая истории кормилицы. Она словно обитала в страшном воображаемом мире, далеком от реальности, из которого ее никто так и не смог вызволить.

«Когда у меня будет ребенок, я ни за что не позволю ему умереть вдали от меня. Я буду любить его! Ах, как я буду любить его! Я буду качать его на руках целыми днями, не отпуская от себя!»

По случаю смерти матери Анжелике дозволили встретиться с братьями, Раймоном и Дени, которые прибыли сообщить ей печальную весть. Как того требовали правила урсулинок, свидание происходило в приемной, где девушка была отгорожена от братьев холодными прутьями решетки.

Дени учился в коллеже. Он подрос и теперь внешне сильно походил на Жослена. Настолько сильно, что Анжелике даже на мгновение показалось, будто она вновь видит старшего брата — таким, каким память сохранила его образ: ученика в черной форме с роговой чернильницей, приколотой к поясу. Она была так потрясена неожиданным сходством, что, поздоровавшись со священником, сопровождавшим брата, уже больше не обращала на него внимания. Пришлось ему представиться.

— Я Раймон, Анжелика. Ты не узнаешь меня?

Слова брата заставили ее смутиться. Монастырь урсулинок отличался крайней строгостью воспитания. Монахини самозабвенно преклонялись перед священниками, и в этом почитании сквозило некое интуитивное повиновение женщин перед мужчинами. Поэтому когда девушка услышала, что брат по-простому обращается к ней на «ты», она немного оробела и опустила глаза. Раймон продолжал улыбаться, глядя на сестру. Очень тактично и деликатно он рассказал ей о горе, постигшем семью, а потом с невиданной простотой и легкостью заговорил о том, что на все воля Божья и детям надлежит смириться с утратой. Что-то новое появилось в его длинном лице с матовой кожей и светлыми горящими глазами.

Он сказал, что отца сильно огорчило известие о том, что за годы пребывания в иезуитском коллеже желание Раймона принять сан не ослабло. А ведь после отъезда Жослена барон надеялся, что хотя бы Раймон унаследует его имя как продолжатель рода, но юноша отказался от наследства в пользу младших братьев и постригся в монахи. Гонтран также разочаровал бедного барона Армана. Он не пожелал ни вступать в армию, ни получать образование. Вместо этого он отправился в Париж учиться, но вот только чему — никто в точности не знал. Оставалось только ждать, пока Дени достигнет тринадцатилетнего возраста, чтобы вернуть роду де Сансе воинскую славу, согласно обычаю знатных семей.

Итак, молодой иезуит смотрел на сестру, которая, чтобы лучше его слышать, прижалась розовым личиком к холодным прутьям решетки, и в полумраке, царившем в приемной, ее необычные глаза казались прозрачными, как морская вода.

Раймон спросил с какой-то жалостью:

— А ты кем собираешься стать? Чего бы тебе хотелось, Анжелика?

Она тряхнула золотистой копной волос и равнодушно ответила, что пока не знает.

Однажды Анжелику снова позвали в приемную комнату.

К ней приехал старый Гийом, еще больше поседевший со времени их последней встречи. Свою вечную спутницу, ненаглядную алебарду, Гийом аккуратно прислонил к стене.

Он объявил девушке, что прибыл забрать ее домой, в Монтелу.

Прощаясь с Анжеликой на пороге монастыря, монахини-урсулинки радостно улыбались, так как, по их мнению, отъезд воспитанницы означал, что ей нашли мужа.

Барон де Сансе рассматривал Анжелику, не скрывая удовлетворения.

— Монашки и впрямь превратили тебя в паиньку, дикарочка моя!

— Паиньку? Ну это мы еще посмотрим, — возразила Анжелика и привычным жестом небрежно тряхнула золотистыми кудрями. Напоенный болотными, слегка сладкими и терпкими нотками воздух Монтелу воскресил в Анжелике любовь к свободе, она оживала, словно засохший цветок после обильного дождя. Родительская гордость барона Армана все возрастала.

— Ты еще красивее, чем я ожидал. Правда, кожа немного смугла для твоих волос и глаз, но в этом тоже есть определенное очарование. Почти все мои дети смуглые. Боюсь, это память об арабах, чья кровь течет в жилах многих жителей Пуату. Ты видела своего маленького братика Жана-Мари? У него кожа как у настоящего мавра!

Неожиданно барон добавил:

— Твоей руки просит граф де Пейрак де Моренс д’Ирристрю.

— Моей руки? — удивилась Анжелика. — Но я его даже не знаю!

— Это не имеет значения. Важно то, что его знает Молин. Он заверил меня, что о более лестном союзе для своей дочери я и мечтать не могу.

Барон Арман сиял от радости. Кончиком трости он сбивал примулы, растущие у обочины дороги, которая вела через овраг и по которой он прогуливался вместе с дочерью этим теплым апрельским утром.

Анжелика вместе со старым Гийомом и братом Дени приехала в Монтелу накануне вечером. Она очень удивилась, увидев Дени, но он ей объяснил, что хотя в коллеже и нет каникул, его специально отпустили, чтобы он смог присутствовать на ее свадьбе. Возвращение в Монтелу, в родные места, не принесло Анжелике ожидаемой радости. Все здесь стало чужим, бессмысленным, вялым, несмотря на слуг, которые сновали то тут, то там, выполняя поручения. Барон специально нанял строителей, которые возводили новые конюшни и сараи. После смерти матери для Анжелики стало странно видеть в замке тетушек. Пюльшери не изменилась. Она очень обрадовалась приезду племянницы. Но старушка так исхудала, что Анжелика побоялась обнять ее слишком крепко, чтобы не повредить хрупкие кости. Тетушка Жанна все так же сидела целыми днями в дальнем углу гостиной и с неизменно мрачным видом вышивала очередной цветок.

Когда Анжелика была ребенком, голова которого постоянно забита новыми фантазиями и приключениями, она не придавала особого значения бесконечному брюзжанию и ворчливым упрекам тетушки Жанны в адрес племянницы. Речь тети Жанны, как, впрочем, и она сама, казались лишь частью декораций. Возвращение в Монтелу взволновало Анжелику и разбудило в ее душе тоску, отчего она стала особенно чувствительной к исступленной злобе, которую тетушка Жанна умела показать одним взглядом, брошенным поверх рамок своего гобелена. Отвечать на подобные взгляды словами любезности — занятие, требующее немалых усилий, на которые она в данный момент была неспособна. После предписанных этикетом приветствий, Анжелика оставила тетю наедине с рукоделием, иголкой и ниткой.