Барбара Картленд - Английская мадонна

Однако наутро, наблюдая за сборами Джима, она чувствовала себя посвежевшей. Письмо из замка Хэвершем он упрятал во внутренний карман верхней одежды, а адрес мистера Левенштайна на Бонд-стрит, записанный для него ровным и четким почерком Теодоры, — в другой карман, поближе.

Они прикинули: если Джим уедет с первым же дилижансом, который проезжал через их деревню в шесть утра, в Лондоне он будет уже к обеду и, совершив визит, сможет успеть на обратный дилижанс приблизительно в шесть вечера. Джим был настроен управиться с переговорами и вернуться, если только это в человеческих силах, тем же вечером — он отлично понимал, чего будут стоить Теодоре часы ожидания.

— Я не стану говорить папе, куда ты поехал, — сказала меж тем Теодора. — Хотя он что-то чувствует — прямо улавливает из воздуха! Вообрази, он спросил меня сегодня утром, не приснилось ли мне, что я разбогатела!

— Еще бы он этого не заподозрил! Вы выглядите такой счастливой, мисс Теодора! — с улыбкой ответил Джим. — Я давно вас не видел такой.

— После всех наших мытарств и лишений… я и сама верю с трудом, что забрезжил какой-то проблеск, — вздохнула Теодора.

И они молча посмотрели друг другу в глаза. Слов им было не нужно. Столько дней и недель провести в постоянной тревоге о том, из чего приготовить обед, подсчитывать, сколько дней они еще протянут на таком скудном пайке… Если Джиму не удавалось выудить рыбешку в ручье или поймать в силки кролика, дела могли быть и похуже.

Порой в последнее время Теодоре все чаще казалось абсурдным, что клочок живописного полотна может решить их судьбу, а они не решаются снять со стены ни одну из картин. Продать одну и безбедно жить целый год или больше! Что может быть проще? Но нет. Священное благоговение удерживало ее от такого шага. А в самые трудные для себя дни Теодора молилась, чтобы небеса ниспослали им хоть какое-нибудь облегчение. И как будто в ответ на эти ее молитвы Бог послал им это письмо… Стоит ли после этого принимать во внимание, что секретарь пишет к ее отцу как к ремесленнику? Отец — аристократ, джентльмен, но умирающий с голоду аристократ и джентльмен. О чем рассуждать в таких обстоятельствах? Прочь все мысли об этикете! На карту поставлена жизнь.

Итак, Джим уехал, заняв место, которое всегда предпочитал в дилижансах, — прямо за кучером. На прощание он улыбнулся ей, когда дилижанс тронулся, и Теодора зашагала назад, к дому.

И по пути обратно случилось новое чудо! Каждый, кого она встречала в то утро в деревне — а встают здесь рано, и было неудивительно, что люди шли ей навстречу или обгоняли ее, — так вот каждый говорил ей «доброе утро!» и спрашивал о здоровье отца. А одна из женщин выбежала к ней с ломтем хлеба в руке.

— Вот! Я только что пекла хлеб, мисс Теодора, — торопливо и с придыханием проговорила она, — и подумала, может быть, вашему отцу не повредит кусочек на завтрак?

— Как это мило с вашей стороны, миссис Коулз, — любезно ответила Теодора, тронутая до глубины души, слегка краснея от подаяния. — Я знаю, в деревне ваш хлеб — самый вкусный, отец будет очень, очень рад угощению. Спасибо!

— Вот и ваша дорогая матушка про мой хлеб так говорила, — радостно ответила Теодоре польщенная миссис Коулз, — и вы на нее ну так похожи, ну так похожи, моя дорогая!

— Спасибо, — еще раз поблагодарила Теодора просиявшую полным лицом добрую даму и, зажав хлебный ломоть под мышкой, продолжила путь.

Эту сцену наблюдали в окнах не одного дома. То, что Теодора не задрала нос, не возгордилась и приняла хлеб от миссис Коулз, отозвалось бурным порывом всеобщей щедрости, так что к тому моменту, как Теодора достигла особняка, она несла в руках не только хлебный ломоть, а в придачу к нему два «особенных» куриных яйца — коричневых, «которые куда как более питательны, чем белые», баночку варенья из крыжовника «урожая прошлого лета, но сварено будто вчера, попробуйте, не пожалеете, старинный рецепт!» и небольшой кусок сливочного коровьего масла, только что покинувшего маслобойку…

Теодора шла и едва удерживалась от слез — так ее потрясла доброта всех, кто проявил ее к ним в этот трудный и мучительный для них час.

И что с того, что отец был бы до глубины души оскорблен, пойми он: теперь вся деревня знает — им отказано получать что-то в долг в местной лавке. Ничего. Как-нибудь она сейчас выкрутится, подавая ему этот завтрак, буквально посланный для него небесами. Да и вряд ли он будет проводить дознание, откуда вдруг такие продукты. Главное, сейчас они у них есть, и она накормит отца. А человеческая доброта и участие бесценны, она это осознала сейчас в полной мере, как никогда.

Молясь про себя, чтобы отец не задавал ей никаких неловких вопросов, Теодора сварила яйца всмятку, намазала маслом хлеб, красиво разложила все на фамильной сервизной тарелке, рядом поставила баночку с вареньем и на подносе понесла к отцу. Тот при ее появлении повернул голову в ее сторону и потянул носом.

— Ты несешь мне что-то особенное! — слабым голосом приветствовал он ее. — Я чувствую.

Наверное, от полуголодной жизни обоняние его обострилось. Но она беспечно ответила, стараясь придать голосу легкость и простодушную честность:

— Ничего особенного, папа, обычный завтрак! — и поспешила покинуть комнату, опасаясь, что «честности» на большее ей не хватит.

Позже, когда она вернулась, чтобы забрать поднос, на бледном лице отца заиграли краски, а глаза заблестели и оживились по сравнению с тем, что она видела совсем недавно. Это было и вправду так или ей показалось?

— Все было очень вкусно, Теодора, — обыденно сказал он, и у нее отлегло от сердца: расспросов, откуда такая еда, не будет. — Скажи только Джиму, что хлеб у него сегодня получился гораздо лучше, чем он пек все последнее время. Пусть держит планку!

— Я передам ему, папа, — потупив взгляд, тихо ответила Теодора, забирая поднос с прикроватного столика.

Еще бы хлеб миссис Коулз не был вкуснее! Она печет его из хорошей муки. А Джим из той, что дешевле… И дрожжи… У миссис Коулз — самые лучшие дрожжи. У Джима таких давно не было. Все, что он готовил, чаще всего носило название «каша из топора».

Мыслями она следовала за Джимом по пути в Лондон. И ее снова стали одолевать нехорошие мысли. Темза такая грязная… Туда стекают все лондонские нечистоты. Выделения трех миллионов человек смешаны в этой воде… И сточные воды от новых мануфактур. Она слышала все от тех же приезжавших к отцу людей, что даже шторы на окнах парламента пропитываются хлоркой, чтобы обеззаразить болезнетворный запах. Рассказывали также, что как-то раз, когда королева Виктория и принц-консорт Альберт решили отправиться по реке в увеселительную прогулку, вонь согнала их на берег в считаные минуты. А прибрежные отмели вдоль Темзы покрыты слежавшимися фекалиями. А лет десять тому назад, она это хорошо помнит, многие тысячи людей погибли из-за зараженной воды лондонских водокачек, заболев холерой… Ей вспоминались и вспоминались всякие неприятные подробности относительно ужасов гадкой Темзы, водой которой лондонцы заваривают себе чай… Что, если с Джимом случится что-то из-за этой страшной реки? Теодору пробрало холодом, будто она сама ступила в черную смрадную воду…