Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет

Она провела пальцем по оконному стеклу, как будто хотела стереть с него слезы.

В изгибах дождевых дорожек, казалось ей, кроется тайный смысл. Как в рунических письменах, как в желобках, образующих орнамент на глиняных кувшинах, как в лиственных и звериных рисунках на тяжелых железных шлемах и медных браслетах. Стоит только очистить их от ненужного, наносного, от песка времен, застилающего глаза, и — разгадаешь таинственное предсказание, познаешь истину.

Предсказания, знаки, смыслы… Последнее время они виделись ей всюду — в том, как столкнулись в небе две тучи, образовав фигуру причудливого зверя, как легла геометрия мелких трещинок на потолке, сплелись завитки золотых вензелей на обоях в гостиной, рассыпались по полу бусины из порванной нитки жемчуга. Все говорило: расшифруй меня! Научись читать! Предначертанное — начертано.

И она прилежно училась, но… Разгадки никак не давались.

Вечером ожидались родительские гости. И опять подумала: раньше носилась бы целый день по квартире в радостном ожидании, а вечером притаилась бы в укромном уголке отцовского кабинета, свернулась бы калачиком в кресле и слушала бы, замирая и улыбаясь, щурясь на красноватый свет настольной лампы, разговоры о древних кочевниках, о скифских курганах с «замерзшими» могилами, о древнеуйгурских памятниках, об орхонских рунах. А сегодня… Не то чтобы скучно. Скорее привычно. Волшебство истончилось. Магия иссякла. Голова больше не кружится. Исчезло желание раздвигать руками плотные слои времени, чтобы заглянуть в прошлое. Что происходило в эту секунду пять тысячелетий назад?

Нет! Что будет происходить через пять лет? Вот загадка! Раздвинуть время, ведущее в будущее. Сорвать покров неизвестности. Пропустить песок сквозь пальцы. Где моя сандаловая палочка, кроличья кисточка, крем, чтобы очищать трещины времени от грязи? Где рунические письмена, которые расскажут о том, что должно свершиться? Где золотые гривны, на которых высечен рисунок жизни?

Она почувствовала, что дрожит.

Обхватила себя за плечи — крепко-крепко, — и из горла вдруг вырвался резкий короткий птичий вскрик.

Хватит фантазий! Сейчас она наденет макинтош, высокие резиновые сапожки — только этой осенью вошли в моду! — возьмет зонтик и отправится… Куда? Гулять невозможно. Протелефонировать Лидочке? Пойти в кафе? Нет. Слушать очередные признания этой дурищи об очередной великой любви — так и рехнуться недолго.

Зиночка перебрала в уме подруг и приятелей по университету. Никого не хотелось видеть. Один вольнослушатель с третьего курса, кажется, всерьез в нее влюблен.

Может быть…

Внезапно перед ней встала южная ночь, скамейка под чинарой, твердые пропыленные губы и — беспомощный и в то же время неистовый шепот: «Послушайте… вы должны… нет, обязаны… вас должны видеть на экране… ваше лицо… я мог бы… вы в главной роли… завтра утром… поедемте со мной… поедемте со мной… со мной… со мной…»

Она вздрогнула и поежилась, как будто перед ней приоткрылась на мгновение завеса будущего, и она ужаснулась, заглянув в него. И тут же поняла, куда отправится сегодня вечером. В синема. Куда-нибудь подальше, на окраину, в бедный дощатый кинотеатрик с жесткими деревянными скамейками вместо кресел, где в пустой зале идут старые позабытые фильмы.

Так она и сделала.

Кинотеатрик в Лефортове вполне отвечал ее пожеланиям. В зале почти никого не было — лишь на последней скамье целовалась парочка да сбоку лузгала семечки баба в платке, сплевывая шелуху в проход. Шла старая фильма с Ларой Рай — «Любви последний вздох». Лара Рай — дива дивная, светящаяся звезда экрана — покончила с собой два с лишним года назад.

Зиночка помнила ужас, который испытала, прочтя об этом в газете. Как будто гибель Лары каким-то образом имела отношение к ней. Самоубийство Лары Рай газеты перемалывали несколько месяцев. Но ажиотаж прошел, и дива наконец действительно умерла — полностью и окончательно. Ее забыли. И только в маленьких окраинных кинотеатриках можно было увидеть ее знаменитые кудри и плавные жесты округлых рук — казалось, прикоснись к экрану и почувствуешь тепло волос и кожи. Только кино могло сделать мертвого живым. «Замерзшие» могилы скифских курганов лишь сохраняли мертвецов. В этом была разница. И Зиночка думала о ней, сидя в темной зале и глядя на прелестные темные глаза Лары Рай с их мягким мерцанием.

Фильм очаровывал безыскусной простотой и наивностью. Как они заламывают руки! Как закатывают глаза! Как бурно вздымается грудь! Какие яростные взгляды кидаются из-под сдвинутых бровей! Как невинна невинность, коварен злодей и омерзителен порок! Какие четкие, без примесей, краски: черное всегда черное, белое всегда белое. Серый цвет между ними — лишь соединительная ткань. Плохое и хорошее разведены по разным полюсам. Сейчас снимают совсем по-другому. Кино полнится смыслами, которые множатся, дробятся, распадаются, создавая ощущение двусмысленности.

Зиночка не мигая и, казалось, бездумно смотрела на экран. Но в душе ее волновались смутные, необъяснимые пока чувства и желания.

Какое странное слово — синема… кинемо… звучит по-японски… загадочное… манящее… войти в плывущие по экрану кадры, как входят в реку… погрузиться и раствориться в них… светиться неземным светом… стать грезой, призраком, иллюзией… завораживать и пленять… из прошлого в будущее… вечно молодая… вечно прекрасная… вас должны видеть на экране… поедемте со мной…

Машинально открыв сумку, она вытащила коробку сигарет, новомодную зажигалку, вставила папиросу в длинный мундштук черного дерева и закурила.

Кольцо дыма, выпущенное округлившимся задумчивым ртом, взлетело вверх и смешалось с пылинками, что танцевали в луче света, идущем из проекционного аппарата. Зиночка глубоко затянулась. Ощущение, что здесь, в этом маленьком смешном зальчике, сейчас, на этой неудобной жесткой скамье, что-то творится с ее судьбой, не покидало ее.

Фильм с Ларой Рай закончился. Началась комическая. Толстенький человечек корчил забавные рожи, кокетничал с барышнями, кувыркался, падал и, выкидывая в стороны коротенькие ножки, гонялся по Москве за облигацией государственного займа, никак не дающейся ему в руки. Новая комическая звезда. Илья… Илья… Иглинский, кажется.

Зиночка докурила, вытащила папиросу из мундштука и, не загасив, бросила на пол.

Парочка на последней скамье зашумела. Послышался возглас: «Негодяй!» — звук пощечины, вскрик… Что-то тяжелое упало на пол.

Зиночка поспешно поднялась и начала пробираться к выходу.

На улице по-прежнему шел дождь. Зиночка подняла воротник макинтоша, раскрыла зонт и медленно пошла вдоль тротуара, оглядываясь в поисках таксомотора.