Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет

— Бракоразводный процесс? — Брови Ожогина поползли вверх.

— Не хочется об этом говорить, но — увы! — да. Верде против Лозинского. Адюльтер. Господин Лозинский позволил себе связь с дублершей почти на глазах съемочной группы.

— Что значит «почти»? — вскинулся Ожогин.

— Ну, в павильон ведь в любую минуту может кто-то войти.

— У вас есть доказательства? — отрывисто спросил Ожогин, лицо которого наливалось кирпичным цветом.

— Более чем весомые, — спокойно ответила Ида. — Согласитесь, Александр Федорович, история противная, но фильме не повредит. Напротив, разожжет любопытство публики. Если только… — Она замолчала.

— Что «если только»?

— Если только фильма будет закончена. Однако боюсь, что и наши нервы, и мое здоровье, и ваши деньги были потрачены зря.

Ожогин смотрел на нее из-под насупленных бровей неподвижным непонимающим взглядом.

— Ну что вы, Александр Федорович, так смотрите? — сказала Ида. ЭТО БЫ ТОЖЕ ОСТАВИТЬ.

Ожогин вытащил изо рта сигару, бросил в мусорную корзину, сунул в рот новую, встал и принялся мерить кабинет шагами.

Девчонка взяла его за горло. А он не любит, чтобы его брали за горло, — впрочем, кто же любит?! Лозинский, конечно, мерзавец. И вообще вся эта возня с дублершей и адюльтером Ожогину, как человеку брезгливому и никогда не делающему рекламу фильма на личной жизни звезд — это делали сами звезды и газетчики, — была отвратительна.

Он посмотрел на Иду. Лицо ее было спокойно, но в нем ощущалась непреклонность. И все же…

— Надеюсь, вы понимаете, Зинаида Владимировна, — сказал Ожогин, — что другой режиссер — это другое видение, другая манера. Вряд ли кто-то сможет переснять эпизоды в стиле господина Лозинского.

— А вы всерьез полагаете, Александр Федорович, что у господина Лозинского был свой стиль? — усмехнулась Ида.

Ожогин замер, глядя на Иду с двойственным чувством отвращения и восхищения.

А ведь она права. После этой истории красавчик Лозинский вряд ли оправится. Она его не простит — будет давить до конца. Придется искать замену, если он, Ожогин, решит все-таки продолжать съемки. Без Лозинского фильма будет. Какая-никакая, а будет. А без Иды — нет. Н-да… Шумиха вокруг этой истории обеспечена. Репортеришки слетятся как мухи на варенье.

Но чем объяснить отстранение режиссера? Ну это, положим, понятно. Самовольство с дублершей против всех контрактов — раз. Перерасход средств — два. Придется выставить ему неустойку. А насчет адюльтера и нежелания работать с бывшим мужем — это пусть Ида сама решает, заявлять ли на публике подобные коллизии.

Ожогин сел за стол.

— Господин Ланской скоро заканчивает комедию, — произнес тяжело. — У вас, кажется, была запланирована экспедиция в горы? Ну так вот. Две недели на пересъемку сцен в павильонах. Неделя на подготовку экспедиции. Две недели на съемку в горах. Все должно быть доделано в срок.

Ида загасила сигариллу, встала, подала Ожогину руку и вышла из кабинета — спокойная, холодная, равнодушная.

Она совсем ничего не чувствовала — ничего! Ни горечи, ни сожаления, ни облегчения, ни злой радости. Только одна маленькая струнка, тоненькая жилочка дрожала где-то глубоко внутри, мешая ей свободно дышать.

У ворот «Нового Парадиза» царила суета. Несколько «Паккардов», «Бьюиков» и длинный «Форд» на огромных колесах с шипами, похожий на железнодорожный вагон, ждали пассажиров. Вплотную же к воротам теснились крытые брезентом грузовые авто и два многоместных фургона, недавно появившиеся на улицах российских городов и называемые авто-бусами. В авто-бусах должны были ехать осветители, гримеры, монтажники, ассистенты, массовка, словом, съемочная челядь. В «Паккардах» и «Бьюиках» — актеры, режиссер, оператор, директор. Ну а громадный «Форд» с кожаными диванами, выдвижным столиком и встроенным в дверцу баром предназначался для самой божественной из божественных — Иды Верде.

Съемочная группа фильмы «Охота на слезы» уезжала в экспедицию. Сначала — в Нальчик, затем — в горы, в Терскол.

Зизи прилипла к будке охранника, наблюдая за толкотней и неразберихой. В грузовые фургоны рабочие тащили софиты, треноги, зонтики. Задевали за борта фургонов, ругались, роняли штативы. Нахимзон носился между машинами, тряся растрепанными листками бумаги.

— Сверяйтесь со списком! — кричал он и страшно кашлял в мохнатый клетчатый шарф, внезапно срываясь на сип. — Сверяйтесь со списком! Где лисья шуба? Я вас спрашиваю, где шуба? Нет, меня точно подведут под монастырь!

— Лисью шубу давно заменили! — кричала в ответ костюмерша, пробегая к авто с ворохом тряпок.

— Лисью шубу восстановили! — кашлял Нахимзон.

— Боже мой, где же лисья шуба? — Костюмерша хваталась за голову, и ворох тряпок летел в сугроб.

Рабочие бросались собирать тряпки. Взрывалась лампа. Площадку окутывал дым. Кто-то матерился.

Нахимзона дергали сзади за край пальто.

— Маленькая неприятность с губной помадой, — шептала застенчивая гримерша.

Мимо, прижимая к груди камеру и уворачиваясь от несущихся людей, пробирался Гесс.

Из ворот выскочил веселый румяный Кольхен в короткой модной куртке и сбитом на затылок кепи, и Зизи тут же узнала в нем режиссера, на пробы к которому ее отправлял Лозинский.

— Медам! Месье! — Он развел руки в приветственном жесте. — Пора бы рассажи…

Гудя во все клаксоны, к воротам подкатило несколько открытых авто, набитых газетчиками, и голос Кольхена потонул в новом вое, криках и щелчках фотокамер.

Он встал было в гордую позу, подбоченился, но вдруг…

Вдруг тишина окутала площадку. В воротах появилась — Она! Сама! Дива Ида Верде!

Снег струился с блеклого зимнего неба, опадая вокруг ее лица наподобие вуали, и под этой снежной вуалью ее кожа казалась еще более бледной, такой бледной, будто сама Ида была соткана из снега. Она шла легкой походкой, зябко кутаясь в соболью накидку, даже не шла, а скользила по мягкому ялтинскому снегу, как по волнам. Маленькое зеленое перышко на шляпке, глубоко надвинутой на лоб, колебалось в такт ее шагам. На лице ее блуждала неопределенная отрешенная улыбка.

Мгновение все, замерев, смотрели на это чудное чудо.

И вот газетчики заревели, бросились вон из машин, окружили ее плотным кольцом, защелкали, заголосили, принялись забрасывать вопросами.

Ида кивала направо и налево, расточала улыбки, позировала и одновременно кокетничала с надоедливыми камерами.

— Божественная! Божественная! — слышалось со всех сторон.

— Божественная! — прошептала Зизи.

Острая волна зависти накрыла ее. Это она должна быть там, в гуще любопытной настырной толпы, это она должна, помахивая зеленым перышком, кутаться в драгоценные меха и кивать, и улыбаться, и протягивать страждущим тонкую белую руку, унизанную кольцами, будто благословляя и исцеляя. Это она… она…