Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет

Громкие звуки заставили его вздрогнуть и очнуться. Кто-то на улице жал на автомобильный клаксон. Раздались возгласы, смех, тарахтенье мотора, шорох шин по мокрому снегу. Мимо пронеслась беззаботная компания. Ялта гуляла. Ведь скоро Рождество, вспомнил Лозинский.

Он поднялся с кровати. Почему-то было стыдно перед самим собой, как будто он только что сделал что-то недостойное.

Чтобы отвлечься от неприятного чувства, он прошелся по комнате, выдвигая ящики комодов и раскрывая дверцы шкафов, как бы пытаясь окунуться в прежнюю жизнь.

Ида почти ничего не взяла с собой в экспедицию — говорили, что съемочная группа едет ненадолго, максимум на неделю. Он машинально отметил, что нет собольей накидки, чернобурки и новомодного полосатого пальто, связанного из мохнатой шерсти мохер, и распахнул последний шкаф. Пусто.

Лекс глядел в деревянное нутро и видел в нем блестящие костюмы, шелковые рубашки, галстуки ярчайших расцветок, строгие фраки и смокинги с атласными лацканами, спортивные трико, так красиво облегающие его длинные ноги… Это был его шкаф. И чего в нем только не было, в этом шкафу!

Перед глазами встала картина: Ида, раскинувшись в широком кресле и чуть-чуть запрокинув голову назад, курит длинную сигариллу и молча глядит на него из-под полуопущенных век, презрительно кривя губы. И сам он — жалкий, дрожащий — поспешно вытаскивает из шкафа тряпки и без разбора запихивает в чемодан. Как провинившийся мальчик. Боясь оглянуться. Без надежды на прощение. И дальше — вниз по лестнице, с горящими щеками, глаза в пол, с чемоданом под мышкой, из которого вылезают галстуки, шейные платки и носки, мимо слуг с понимающими усмешками на лицах.

Лекс зарычал и в бессильном отчаянии сжал кулаки.

А услужливая память уже подсовывала новое воспоминание.

Кабинет Ожогина. Ожогин, глядя мимо Лекса, как будто того вообще нет в комнате, сухим безразличным тоном объявляет, что разрывает с ним контракт и выставляет неустойку за потраченные во время съемок дублерши деньги, что съемки эти были произведены обманным путем и пусть господин Лозинский благодарит бога за то, что господин Ожогин решил не предъявлять ему судебного иска.

«Уж лучше бы орал, бил ногами об пол!» — тоскливо думал Лозинский, слушая монотонную речь Ожогина.

Всем было известно, что безразличный спокойный тон — крайняя степень гнева Ожогина. Оспаривать что-либо бесполезно.

Лекс совладал тогда с собой — вышел из кабинета так, будто ничего не случилось. По крайней мере ему казалось, что по его лицу невозможно ничего прочесть. Но, добравшись до своей комнаты в захудалой пригородной гостиничке — а он еще имел глупость верить, что скоро сменит ее на приличный респектабельный отель! — добравшись до своей конуры, он разразился дикими, непростительными, совершенно женскими слезами.

Через несколько дней Ида и Ожогин дали пресс-конференцию, на которой представили нового режиссера фильмы «Охота на слезы» — мерзавца Кольхена Ланского, подлого дружка-предателя.

Газеты в мельчайших подробностях описывали эту пресс-конференцию, и Лекс будто воочию видел то, что происходило. О, он прекрасно знал полукруглую мраморную залу, где Ожогин устраивал официальные приемы для деловых партнеров и собирал газетную братию для особо важных сообщений. И «изумительные песцы Иды Верде», в которых она появилась перед газетчиками, он тоже знал прекрасно. Он сам дарил их ей в день ее 25-летия.

Ожогин сухо изложил репортерам суть дела, и на первый план выступила Ида.

Скользящая полуулыбка, скользящее движение плеча, с которого спадают песцы, обнажая белую кожу с родинкой у ключицы. Как она относится к замене режиссера, ведь господин Лозинский ее муж? Ленивая затяжка. Господин Лозинский пока муж. Ничто не вечно под луной. Значит ли это, что господин Лозинский в скором времени может перестать быть ее мужем? В воздух выпущено колечко сизого дыма. Ровным счетом ничего не значит. Просто она всегда на стороне фильма. То, что лучше для работы, лучше и для нее. А впредь она намерена сниматься у господина Лозинского? Медленное движение удивленно приподнятых бровей. Конечно! Просто господину Лозинскому, вероятно, следует браться за более простые проекты. Например, за салонную мелодраму, снятую в одном интерьере. А как она себя чувствует? Болезнь отступила? Ида приподнимается. Вы называете болезнью желание провести несколько месяцев на курорте? Забавно! Спасибо, господа! Я беседовала бы с вами и дальше, но мне надо готовиться к предстоящей экспедиции. Совсем нет времени. Она поворачивается, чтобы уйти, и — напоследок — удар в спину. Правда, что господин Лозинский изменил вам с дублершей? Застывшая спина. Очень медленный поворот головы. Презрительный взгляд из-под полуопущенных век. Изменил? Мне? Иде Верде нельзя изменить!

Она уходит.

Немая сцена всеобщего восхищения.

Лозинский захлопнул пустой шкаф, и хлопок отозвался у него в ушах пистолетным выстрелом. Сейчас он уйдет из этого дома, чтобы не вернуться никогда.

Взгляд его блуждал по стенам, словно Лекс старался заучить наизусть детали знакомого интерьера.

Вдруг что-то необычное привлекло его внимание. На стене висела картина, которую он раньше не видел. Он подошел. Стул апельсинового цвета, продавленное сиденье, превращенное художником в хохочущий рот, из которого торчат редкие зубы. Лекс снял картину, приблизил к глазам. Так и есть. В правом нижнем углу — подпись. «Д. Пальмин». Ида говорила, что купила картину Пальмина в антикварной лавочке в Провансе, но увидеть ее он не успел.

Ах, Митя, Митя! Дмитрий Дмитрич! Как вовремя тебе удалось умереть! Теперь твои картины за большие деньги перекупают антиквары, а «Безумный циферблат» — кавалькада нелепостей! — объявлен чуть ли не классикой. Случилось бы такое, будь автор жив?

Лозинский все смотрел на картину, и ему хотелось очутиться там, внутри, на продавленном апельсиновом стуле, и чтобы хохочущий рот засосал его и сожрал без остатка. Ам — и нету!

Он почувствовал, как взмок лоб, и полез в карман за платком. Вместе с платком из кармана выпала голубоватая бумажка с рядами банковских цифр. Счет. Счет за бриллиантовое ожерелье, которое Ида купила накануне отъезда. Счет же был прислан ему. Он не знал, что это значит. Если она велела послать счет специально, то… то не может ли это быть намеком на будущее примирение? А если по привычке? В таком случае оплаченный счет — неплохой для него козырь, чтобы прийти к ней с повинной.

Счет он оплатил сегодня утром, несмотря на то что неустойка, выплаченная Ожогину, съела почти все его деньги. Он даже подумывал, не продать ли ему авто.

Лозинский обвел напоследок глазами комнату и пошел к выходу, сунув картину под мышку и гася повсюду свет.