Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет

«Здесь в горах все черное и белое — снег и грязь, лед и елки, здесь черно-бело, как в синема… в синема…» — думала она.

Мысли бежали по кругу, но главная пряталась. Но… «…Здесь, как в синема, и мне надо объяснить им, что я могу играть не хуже Верде… Совсем не хуже. К тому же на съемочной площадке Верде совершенно беззащитна — как они этого не понимают! Совершенно беззащитна перед пулей Лозинского».

Ей представлялось, как Алексей Всеволодович в пальто и надвинутой на глаза шляпе пробирается между остовами гигантских ламп (ненужных среди снегов, но необходимых для ее картинки покушения), прячется за кинокамеру, выбрасывает вперед руку с револьвером, все кричат, а она, Зизи Шталь, бросается наперерез, отталкивает великую актрису, и… титр: «Спасена!»

Погрузившись в грезы, Зизи не услышала звука мотора приближающегося сзади автомобился. С ней поравнялся «Бьюик» — «тот самый!» — притормозил, рука в светлой перчатке помахивала в приоткрытом окошке.

Зизи чуть не задохнулась от волнения. Неужели?.. Господи!

— Подвести, дамочка? — из окошка автомобиля ей дружелюбно улыбался пожилой толстячок. — Не самое лучшее время для прогулки. Вы в Терскол? В Тырнауз? — Дверь открылась.

Зизи хотела было залезть в авто, но закачала головой:

— Нет! Нет! Нет!

Нахимзон пожал плечами.

Авто, фыркнув, двинулось дальше.

Зизи похвалила себя за рассудительность — в толстячке она сразу узнала «их главного распорядителя». Не ровен час, он тоже узнает ее: сразу вышлет, и все хлопоты насмарку. Нет, надо действовать осторожней.

Сжав кулачки, она затопала быстрее.

На следующий день она опять кружила у станции канатной дороги. Выглянуло беспечное солнышко. Бойкий живописный грузин, управляющий Георгий, рассаживал съемочную группу в легкие креслица, пристегивал цепочкой и крестил пассажиров вслед. Кресла, поравнявшись с железным столбом, слегка задевали его, раздавался скрежет, потом визжал пассажир — и сиденьице отправлялось вверх.

Хозяйка дала Зизи кургузый полушубок, в котором узнать скандальную дублершу было сложно.

Кто-то сказал, что сегодня последний съемочный день? Или ей послышалось?

Зизи отошла в сторону и присела на лавочку. В голове все кружилось, неслось, путалось. Как же так — последний день… Ей надо туда, наверх…

Стало страшно, что вместе с этой фильмой закончится и ее жизнь. Закончится, почти не начавшись — так, потолкалась в гримерке, и все: оказывается, занавес давно закрылся, все разошлись, и только мышь рыщет по полу пустой сцены в поисках крошек. Однажды в детстве ее водили в такой театр — там пахло кислой капустой и со сцены в первый ряд рухнула певица, немытая и пахнущая керосином.

Зизи поежилась и чуть не расплакалась. Столько стараний! Операция — она вспомнила равнодушные глаза хирурга, которые висели над ее лицом, когда скальпель гулял по щекам и носу. Алексей Всеволодович — ненасытный, требовательный, раздевший ее сто раз с ног до головы, только что кожу не снял.

А докторишкино ремесло тоже подкачало — уже третьего дня Зизи увидела, как потекли швы, растягивающие глаза в сиреньи Идины очи, правое веко подпухло, а левое налилось желтизной. Была специальная мазь, так она — вот дура! — оставила банку в Ялте. Надо заставить фильмировать ее, пока не поздно! Надо пробраться к их съемочному аппарату и замереть перед ним! И подмигнуть потом, как божественная! Ничего не жалко ради этого.

Зизи застряла в съемочной толпе, ее то грубо толкали, то вежливо просили посторониться, то вдруг дали подержать какой-то баул, и она держала мешок минут десять, пока его не выхватила из ее рук деваха в черном пальто до пят.

Съемщики ничего вокруг себя не замечали, когда собирались на площадку, а вот ушлый Георгий сразу всех физиогнимировал и чужих на свои вертлявые, привязанные к веревке стулья, не пускал.

— Рувим Яковлевич, надо передать режиссеру, что у нас проблема с камерой. Простите, но съемку придется отложить до завтра, — заикающийся голос оператора выдернул Зизи из грезы.

Гесс остановился в метре от лавочки, на которую она примостилась.

— Господи, Андрей! Как некстати! — взмолился Нахимзон.

— Надо заменить шестеренку в пленкопроматывающем механизме. Хорошо еще, что у меня есть с собой деталька на замену. Режиссер уже, видимо, наверху — так что скажите ему, пожалуйста, — взвалив на себя черную громадину камеры, Гесс полез в грузовик.

Тот пыхнул черным дымом.

Съемочные заверещали.

«Значит, завтра! Завтра!» — пело заполошное сердце Зизи, выстукивая молоточками быстрый ритм.

Сделав шикарный вираж и подняв стену снежных брызг, подкатило черное авто. Из окошка выглянула божественная. К ней уже бежал ассистент.

А из дверей хинкальной появились два дородных господина в длинных шубах с корзиной алых роз — загребли руками цветы и бросили к ногам дивы. Лепестки засверкали на снегу, как разлитая в поединке кровь.

Над маленькой площадью разнесся известный на всю Россию бас:

— Несравненная! Несравненная! — гудел Шаляпин. — Были в Нальчике с гастролью и завернули к вам! Лишь руку поцеловать!

Смех! Шум! Аплодисменты! Откуда-то взялся фотограф — вспышки, вспышки!

Ида опустила ножку на ступеньку авто — и вся потянулась навстречу Шаляпину, а он, сбрасывая с плеча шубу на снег, вдруг подхватил диву на руки и запел:

— Возвысься, звезда, славу тебе пою — та-та-та…

Ида смеялась, болтала ножками, как малое дитя, а удалой бас поднимал ее все выше, выше.

— Да, Федор Иванович, не уроните! — хохотала Ида. — А впрочем, бросайте! Бросайте вот в этот сугроб!

На лицо ей падали редкие снежинки. Она летела над улыбающимися лицами, над фильмовой рухлядью, которой неустанно распоряжался милый Гесс, над прогалинами и удивленным грузином-канатчиком. И гудел голос Шаляпина, невидимым дымом уходя в горы. Ах как!..

Зизи смотрела, как Ида Верде плывет над толпой, и острое желание быть на ее месте ослепило ее, как в тот день, когда, спрятавшись за будкой охранника, она наблюдала отъезд съемочной группы со студии.

На следующий день — последний день съемок, последний эпизод! — снег будто затеял с киносъемщиками игру. То с неба сыпала колкая морось — и прекращалась так же неожиданно, как начиналась. То выглядывало на минуту солнце — и почти сразу начинали насмешливо фланировать снежинки, будто там, наверху, выпотрошили курицу. Снежинок становилось все больше, чуть не засыпало камеру — Гесс едва успел накинуть на нее плед.

Кольхен, собиравшийся уже было отправиться наверх, вдруг выскочил из любезно подведенного ему креслица и зашагал к Нахимзону.

— Рувим Яковлевич, однако, снегопад усиливается. Не опасна ли сегодняшняя съемка для группы, как вы думаете? Не отложить ли?