Тадеуш Доленга-Мостович - Три сердца

Все время, пока произносились тосты, а позднее пожелания, Кейт находилась в полусознательном состоянии и последним усилием воли держалась, чтобы выстоять до конца.

— Вот и ты не можешь справиться с волнением, — сказала тетушка Матильда, когда они перешли в танцевальный салон. — Я не удивляюсь, дорогое дитя, — это важный день в жизни женщины.

— Да, тетя, очень важный, — наклонилась Кейт.

Старая пани поцеловала ее в лоб и заметила:

— Да у тебя температура?

— Нет, тетя, я чувствую себя хорошо. Спасибо.

Она многое бы отдала, чтобы сейчас убежать к себе, погасить свет и в темноте подумать спокойно обо всем. Но об этом не могло быть и речи. Ее исчезновение вызвало бы бесчисленные пересуды, и она вынуждена была остаться. Кейт много танцевала с Гого и с другими гостями, так как каждому хотелось хоть несколько минут побыть с героиней дня. Она с улыбкой принимала комплименты, воздыхания, иногда лирические или драматические монологи молодых мужчин и танцевала. В перерывах между танцами ее звали слуги. Нужно было по ходу приема вносить в план какие-то изменения, дальше, когда уже утро заглядывало в окна, провожать в гостевые покои старших дам, уставших от шумного веселья.

Праздник, однако, не угасал, а с каждым часом становился более шумным, раскрепощенным и радостным. Уход старшего поколения и отъезд архиепископа вызвал еще большее оживление. В восемь часов утра Эразм Балыньский танцевал куявяк с полным бокалом шампанского на голове, потом уже котильон, промчавшись через все комнаты, буфетную и кухню, среди оторопевшей прислуги совершил несколько кругов на газоне и вернулся в гостиную, чтобы начать огневую мазурку.

В девять Гого, стоя посреди зала на коленях, пил из туфельки невесты, а мужчины через открытые окна палили здравицу из револьверов.

Только сейчас в столовой подали борщ, водку и горячие закуски, а Кейт выполняла функции хозяйки дома, так как тетушка Матильда уже давно ушла отдыхать. Лишь около десяти часов утра разошлись все.

Гого, изрядно выпивший, проводил Кейт до двери ее комнаты и хотел еще поговорить с ней, но она с улыбкой сказала:

— Иди отдыхать, Гого. Я очень устала.

— Тогда спи, моя единственная, спи сладко, мое сокровище, моя королева…

Но Кейт даже и не думала о сне. Она сняла бальное платье, накинула халатик и достала из ящика стола сложенный вдвое листочек бумаги с признанием Михалины. Дважды прочла его внимательно. В нем было все, о чем покойная говорила перед смертью. Для подтверждения своих слов Михалина отправляла к старому камердинеру Александру, к ксендзу — канонику Груды, которому она во всем призналась на последней исповеди, а еще указывала на родимое пятно, которое от нее унаследовал сын.

Все факты были достаточно убедительны и все-таки требовали проверки, и Кейт решила ничего не рассказывать, пока не получит веских доказательств. В душе Кейт искренне верила покойной и уже знала, что в ее руках ключ к тайне, раскрытие которой уничтожит жизнь Гого… Гого и… ее, конечно.

«И сделать это должна именно ты? — прозвучал внутренний голос. — Ты сама должна похоронить свое счастье?..»

И в следующий миг Кейт осознала, что все зависит от нее, что все в ее руках.

Старый Александр из страха перед судом и потерей пожизненного содержания будет молчать как могила; родимое пятно на теле покойной никто не заметит, никто на это не обратит внимания, никому даже в голову не придет проверять, есть ли такое пятно у молодого графа. Остается ксендз. Но он связан тайной исповеди и не скажет ни слова.

Даже она, Кейт, сможет смело смотреть ему в глаза, потому что ксендз не знает, что Михалина перед смертью открыла ей свою тайну и вручила этот листок…

Листок?..

Листок достаточно сжечь. Одна лишь спичка, и, кроме горстки пепла, от него не останется ничего.

Взгляд Кейт остановился на туалетном столике, где лежала красная коробочка со спичками.

«Вот совет, вот спасение», — что-то нашептывало в такт пульса, который стучал в висках точно молот.

Одна коротенькая вспышка, мгновение, единственное неправое решение — и бесповоротно, раз и навсегда исчезнет, рассеется в воздухе угроза, страшная туча.

И никому не будет обидно и больно. Матей, вероятно, доволен своей судьбой. Ему никогда и в голову не приходило мечтать о чем-то ином.

Единственное неправое решение… Этого достаточно, чтобы распрощаться с бурей, чтобы укротить ураган, который уничтожит счастье Гого, да и ее счастье, и разнесется далеким эхом скандала по всей Польше. Во имя чего она должна поступить иначе?

Может ли она вообще проявлять нерешительность?.. Защищая себя, оберегая человека, который собирается стать ее мужем, она должна сделать это… Да-да… Это необходимость, это ее долг!

Неправое решение, а потом все станет на свои места и будет, как прежде: тишина и покой, доброжелательность и умиротворенность на многие годы. Скала, которая может разрушить до основания ее мир, тихо и спокойно погрузится в глубокие воды, даже следа не останется и даже круги по воде не пойдут.

И никто не узнает.

Да, верно… Никто…

Точно загипнотизированная, Кейт встала и приблизилась к туалетному столику. Рука сама потянулась к красной коробочке, и пальцы сжали ее. Внутри тихим шорохом отозвались спички.

Кейт подняла взгляд и увидела в зеркале свое отражение. С бледного, словно лист бумаги, лица на нее спокойно и открыто смотрели глаза и, казалось, говорили: «Нам неведом грех, неведома ложь, поэтому мы смотрим смело прямо, ибо есть в нас лишь доброта и правда, потому что не скрываем ничего дурного».

Глаза были ясные и спокойные, но вдруг в них задрожала искорка сочувствия, а затем они, точно жидким стеклом, наполнились слезами. И Кейт, закрыв лицо руками, разрыдалась.

— О Боже! Боже! Боже! Почему на меня, ну почему именно на меня обрушилось это бремя… вся тяжесть ответственности и решения…

Упав на кровать, она не могла сдержать рыданий. Нервное напряжение, доведенное до предела, впервые в жизни овладело всем ее существом.

Вокруг царила тишина. Только снизу едва слышно доносилось приглушенное урчание пылесосов. Это слуги убирали в гостиной.

Постепенно она успокаивалась, но в голове невыносимо шумело, руки дрожали. Кейт встала. Ноги двигались будто налитые свинцом. Часы показывали двенадцать. Приняв холодный душ, который взбодрил ее, Кейт привела в порядок волосы и надела черное шерстяное платье. Завтрак должны были подать к двум часам, так что у нее еще оставался час свободного времени. Листок с признанием Михалины она заперла в ящике стола и вышла.

Быстро миновав левое крыло, в котором размещалась кухня, узкой аллейкой Кейт углубилась в парк. Калитка к хозяйственным постройкам была открыта. Огромный квадрат двора, окаймленный тяжелыми хозяйственными строениями, был сейчас пустынным. Кейт, пройдя мимо кузницы, вышла на дорогу, обсаженную сливовыми деревьями, которая вела к селению под названием Пожизненное. Оно предназначалось для заслуженных пенсионеров, жизнь которых прошла на службе в поместьях Тынецких. Каждый из них получал избу, корову и пенсию до скончания века. Некоторые обитали в старых бараках, другие — в специально выстроенных домиках на две семьи. В ближнем имел свой угол Александр Жолонь, в прошлом камердинер покойного графа Тынецкого, старик, которому было уже за восемьдесят.