Пола Куин - Укрощенная горцем

— Да, мы прибыли в Уайтхолл примерно в одно время. Мы вместе сражались против врагов Карла, и оба в бою доказали свое умение. Он получал звания не позже меня и не мог мне завидовать. Мы оставались друзьями, хотя он и протестант. Мне больно от того, что Ник выполнял поручения Вильгельма, даже спланировал мое убийство.

— Но, Коннор, ты же не знаешь наверняка, что нападение организовал именно он. И зачем Вильгельму твоя смерть? Кроме того, — добавила Мейри, стараясь развеять его тревожные мысли, — мне кажется, он больше думает о том, какое впечатление произведет его военная форма на дам, чем на возможных врагов.

В отличие от Коннора, который и не подумал снова завязать ленты на шее. Интересно, он знает, как великолепно выглядит в военном мундире? Каким стройным и элегантным кажется в этом своем камзоле с начищенными до блеска сапогами? Как расстегнутый ворот и развязанные банты приоткрывают его необузданную суть? Казалось, самому Коннору не было до этого никакого дела, и оттого он казался еще привлекательней. Мейри придвинулась ближе и вдохнула его чистый запах, слегка отдающий сандаловым деревом.

— Ты чувствуешь запах?

Пытаясь собраться с мыслями, Мейри отняла у него свою руку. Ей было страшно так сильно любить его, страшно вновь потерять. Второго раза она не переживет. Сможет ли она ради Коннора покинуть Шотландию? Она подошла к краю дорожки и стала смотреть на потоки дождя, потом прикрыла глаза и глубоко вдохнула.

— Ты чувствуешь запах травы? Ветра? Клянусь, я слышу аромат вереска.

Коннор подошел и стал позади нее так близко, что Мейри ощущала жар его тела и теплое дыхание.

— Пахнет домом, — негромко проговорил он, и сердце Мейри отчаянно забилось в груди.

Дом!

Она улыбнулась и заглянула ему в глаза. Коннор, не дыша, вытер каплю дождя с ее носа.

— От тебя хорошо пахнет, — выпалила Мейри, не успев себя одернуть.

— Благодарю, — протяжно произнес он и так же неспешно улыбнулся.

Хватит строить из себя жеманницу. Кокетство не в ее натуре, и Коннор отлично это знает.

— И выглядишь ты тоже прекрасно. Когда леди Холлингсуорт тебя увидела, клянусь, она…

— Важно, что видят твои глаза, а до остальных мне нет никакого дела.

Мейри улыбнулась и посмотрела на луну. Была вторая четверть, но света хватало, чтобы окрасить его лицо серебристыми бликами.

— Ты сладко поешь, Коннор, но я ведь уже не ребенок — меня не одурачишь словами.

Она отошла, чтобы не броситься ему на шею. Мейри позволила ему вернуться в свою жизнь, в свое сердце. Если они опять расстанутся, она этого не переживет.

— Ты знаешь, как я горевала по тебе? — Мейри повернулась к нему лицом, испытывая непреодолимое желание рассказать все, чтобы он знал правду. — Каждый день я плакала от того, что ты можешь погибнуть в бою за протестантского короля, и я больше никогда не увижу твоего лица.

Теперь Мейри могла смотреть на него сколько угодно. Это ее Коннор. Он стал старше, мрачнее, но все равно оставался ее Коннором. Сейчас он молча слушал, а она рассказывала ему о своих страхах, о том, почему была с ним так холодна и никак не могла простить. Казалось, Коннору хочется обнять ее, но он не прервал ее рассказ.

— Каждый раз, когда к Кэмлохлину приближался всадник, я боялась, что он несет известие о твоей смерти. Я день за днем и год за годом ждала твоего возвращения, но ты не вернулся.

— Я не мог, — наконец произнес он и шагнул к Мейри. — Во всяком случае, вначале. Ты же знаешь. Я писал тебе, просил приехать.

— Я не могла оставить Шотландию. И ты об этом тоже знаешь.

— Я надеялся, что ты любишь меня больше, чем Кэмлохлин, Мейри.

Видит Бог, она действительно любила его больше. Неужели все эти годы она думала о нем неверно? Неужели Коннор продолжал любить ее даже после того, как уехал? Мейри убедила себя, что просьбы приехать были просто способом навсегда убрать ее из его жизни. Неужели она ошибалась?

— У сплетен длинные ноги, Коннор. У тебя были любовницы. Ты стал знаменит своими похождениями в чужих спальнях не меньше твоего отца.

— Я хотел только тебя, Мейри. — Коннор стоял совсем рядом, она дрожала от его близости, от раскаленной силы его взгляда. — Как только я снова увидел тебя, то сразу понял, что смогу любить тебя одну.

— Но семь лет, Коннор…

— Послушай меня. — Его мягкое дыхание касалось ее щеки. Слова звучали спокойно и серьезно. — Не имеет значения, сколько времени меня не было. Я никогда не прекращал думать о тебе, хотеть тебя. Я не представляю себе жизни без тебя. А теперь перестань спорить и поцелуй меня.

Генри де Вер стоял на верхней галерее и смотрел вниз, на пару, слившуюся в объятии. Сердце его разрывалось. Струи дождя стекали по его голове. Парик намок, и он снял его, чтобы мокрые локоны не лезли в глаза. Он знал, что Грант влюблен в Мейри. Любой, у кого есть глаза, видел это. Но Мейри! Она так обманула его. Сука!

Генри ненавидел себя за то, что не мог ненавидеть обманщицу так, как она заслуживала. Элизабет права на его счет. Он безвольный осел, потому что все еще любит Мейри, хочет ее, несмотря на то, что она сделала с его лицом. Ему хотелось простить ее. И он простил бы, если бы она его любила. Но вот она стоит и целует единственного капитана-католика на службе у короля Якова. Шепчется с ним, смеется. Вполне вероятно, что они смеются над ним. Ему следовало убить Мейри, как только он узнал, кто она такая.

Кто-то шепнул его имя. Генри обернулся. Лиззи. Он сделал ей знак молчать и жестом подозвал к себе — пусть посмотрит на своего капитана. Лиззи так резко втянула воздух ноздрями, что Генри едва не рассмеялся. Лучше, чтобы она знала правду, как узнал ее он.

Лиззи в бешенстве убежала в дом. Генри бросил последний мрачный взгляд на любовников и последовал за сестрой. Та кинулась на него в тот же момент, когда они остались наедине.

— Я же просила тебя что-нибудь с ней сделать!

— Я пытался…

— И не смог. Потому что ты безвольный осел, Генри! Я и отцу это говорила!

Лиззи хотела уйти, но брат поймал ее за руку.

— Что ты имеешь в виду? О чем ты говорила отцу?

— Что он не может на тебя положиться без моей помощи.

— Это неправда, — возразил он. — Я придумаю, как нам обоим получить то, что мы хотим, Лиззи.

Стоя у косяка двери, ведущей на тренировочную арену, Мейри наблюдала за Коннором, который под дождем выполнял в одиночестве фехтовальные упражнения. Ей хотелось увести его в дом: ведь он только что оправился после ранения, у него была тяжелая лихорадка, и нельзя допустить, чтобы началась следующая, — но ноги словно приросли к полу. До нападения Коннор тренировался каждый день. Мейри знала об этом и не позволяла себе наблюдать за ним. Теперь она не могла оторвать от него глаз. Удары Коннора были точные и сокрушительные, шаги — легкие, быстрые. Мейри вспоминала прошедшую ночь, когда он клялся, что сердцем никогда ей не изменял, когда целовал ее, смешил, а ей хотелось плакать над временем, которое они упустили. Коннор легко простил ее за недоверие к нему, и ей было горько, что сама она так долго простить не могла. Поверила ли она его любовным клятвам? Ей хотелось верить, видит Бог, хотелось, но, представляя Коннора с другими женщинами, Мейри сходила с ума. Вот он скачет по площадке — влажные пряди липнут ко лбу, синие глаза сверкают ледяным огнем, рука с клинком без устали рассекает воздух и наносит удары. Мейри смотрит и не верит, что какая-нибудь женщина может устоять перед ним. Тонкая маркизетовая рубашка Коннора промокла и облепила тело, подчеркивая каждый мускул. Влажные бриджи на длинных мощных ногах казались второй кожей и ясно очерчивали выпуклость между ними. Неужели он мог любить только ее?