Карен Хокинс - Любой ценой

— Ты такой добрый. — Трясущимися руками Мойра протерла лицо. Ощущение было божественным, и она закрыла глаза, наслаждаясь им. Потом вздохнула и отдала ему салфетку. — Спасибо.

— Не стоит. — Он приложил ладонь к ее лбу. — Врач был прав, сказав, что кризис пройдет.

«Я ничего не помню».

— Где мы?

— Мы гости сквайра Макдоналда и его жены Анны. Твой экипаж перевернулся в полумиле от их дома. Так что нам повезло. — Он оглядел хорошо обставленную комнату. — Дом очень приятный, и хозяева тоже очень милые люди. Сквайр обожает бренди, так что в знак благодарности я пошлю ему ящик этого напитка.

— Я сделаю то же самое, — сказала Мойра, удивившись заботливости Роберта. Она вдруг похолодела от неожиданной догадки. Неужели она что-то наговорила, пока была без сознания? Неужели сказала про Ровену? Боже! Только не это! Сердце бешено заколотилось. — Дай мне еще немного воды.

— Если ты сможешь сесть, я налью тебе лимонада, который нам оставила хозяйка. Она была уверена, что ты очнешься сегодня вечером. — Он помолчал. — Я сказал нашим гостеприимным хозяевам, что мы муж и жена.

— О! Ты думал, что иначе они нас не примут?

— Я хотел избежать вопросов о том, почему я нахожусь у твоей постели.

— А почему ты здесь находишься?

— А кто стал бы ухаживать за тобой? Жена сквайра — добрая душа, но она все же чужой человек.

— Не ожидала, что ты будешь за мной ухаживать. — Опершись руками о кровать, Мойра попыталась сесть. — Я слаба, как котенок.

— Позволь мне. — Роберт обнял ее за плечи и помог, а потом подложил ей под спину подушки. — Так лучше?

Она облегчено вздохнула:

— Да, спасибо.

— Вот и хорошо. — Бросив на нее быстрый взгляд, он сказал: — Может, выпьешь немного тоника, пока сидишь?

— Я прекрасно себя чувствую. Просто небольшая слабость. Если я что-нибудь поем и выпью, уверена, что…

— Тебе нужен покой, а тоник поможет тебе уснуть. — Он взял небольшой пузырек и поднес к нему ложку, готовясь отмерить нужную дозу. — Ты сказала, что он сладкий.

Она выпила микстуру, больше для того, чтобы Роберт отошел от ее постели, чем по какой-либо другой причине. Возможность видеть его так близко, взлохмаченным и небритым, почему-то вызывала у нее беспокойство. Может, оттого, что он выглядел еще мужественнее, чем обычно.

— Да, сладкий.

Он принес ей обещанный лимонад.

— Я выпью это и встану.

— Ты встанешь тогда, когда я разрешу, и ни минутой раньше.

— Ты стал властным.

— Я всегда был таким.

Это она не могла оспорить. Она взяла стакан, но ее рука так дрожала, что Роберту пришлось забрать его.

— Позволь мне.

Он поднес стакан к ее губам и наклонил его. Ее губы горели, но она никогда не пробовала ничего вкуснее.

— Может, мне почитать тебе что-нибудь, пока ты будешь отдыхать?

— Да я вовсе не устала.

— М-м-м… — Он опустился на маленький стульчик, заскрипевший под тяжестью его тела.

Уже чувствуя действие тоника, она наблюдала из-под полуопущенных ресниц за тем, как он устраивается на стульчике. С годами Роберт стал еще мускулистее и мощнее и раздался в плечах.

— Ты выглядишь таким здоровым, — громко произнесла она.

Она немного поерзала, потому что ее охватило какое-то беспокойство.

— Тоник начинает действовать? — спросил он.

— Д-д-да, наверно.

Ей показалось, что все чувства обострились. Простыни стали мягче, рисунок на покрывале — четче, лимонад щекотал ноздри, и она слышала собственное дыхание. Все вдруг стало ясным и странно чувственным. Она дернула за ворот ночной рубашки, который вдруг стал тесным.

Взгляд остановился на губах Роберта. Его поцелуи всегда были чувственными. Его губы дразнили и сводили ее с ума… «Прекрати думать об этом!»

— Так ты все это время был со мной?

— Да.

Без накрахмаленного галстука, насколько я успела заметить.

Его губы дрогнули.

— Хотя и мой камердинер, и мой чемодан прибыли, у меня были дела поважнее, чем мытье и переодевание.

— Твой камердинер, наверно, смущен.

— Не то слово. Бюффон уверен, что моя внешность — это отражение его полезности. Так что нет необходимости говорить, что его чувствительность немного оскорблена.

— Бюффон… Мне следовало догадаться, что твой камердинер француз. Ни один английский камердинер не позволил бы тебе так много оборок с кружевами.

— Мой камердинер никогда не будет одевать меня или навязывать мне свой стиль, будь он англичанином или кем-либо еще.

Она внимательно посмотрела на него:

— Мне бы хотелось, чтобы ты снял с меня эту ночную рубашку.

— Почему? — Он удивленно поднял брови.

— От этих складочек у меня болит голова. Я пытаюсь проследить за ними глазами, но это невозможно. — Он хотел возразить, но она вдруг сказала: — Я удивлена, что ты не поехал за шкатулкой дальше. У тебя с самого начала было преимущество.

Он вытянул длинные ноги.

— Я не хотел оставлять тебя до тех пор, пока не увижу, что ты поправилась. Я более чем уверен, что ты сделала бы то же самое.

«Я не стала бы ухаживать за тобой».

Увидев его насмешливый взгляд, она поняла, что не просто об этом подумала, а…

— Я сказала это вслух, да?

— Да. Этот тоник действует на тебя как-то странно. Ты становишься… честнее.

— Я всегда честная.

Он поднял брови, и она поняла, что должна поправить саму себя.

— Почти всегда. Иногда ложь необходима… особенно если у тебя есть какой-то секрет. — Она понимала, что надо перестать болтать, но не могла остановиться. — Я хотела бы, чтобы у меня не было столько секретов — их гораздо больше, чем у обычной женщины.

— Со мной ты никогда не была честной. За то короткое время, что ты была под воздействием тоника, я узнал о тебе больше, чем за те недели, когда мы торчали друг у друга на глазах.

— Что я тебе рассказала?

На его лице отразилось выражение удовлетворения.

— Всякие интересные вещи.

Она прижала пальцы к губам. Неужели она рассказала ему о Ровене?

— Кое-что в моем рассказе тебя удивило?

— Очень многое.

— Неужели я рассказала нечто действительно необычное? Если да, то я скорее всего солгала. После этого тоника я чувствую себя как-то странно, и кто знает, что я такого насочиняла пока…

— Мойра, ты рассказала о нашей дочери…

О Господи, только не это! Но одного взгляда на его строгое лицо было достаточно. Он знал.

— Ты звала ее, когда бредила. Я знаю о Ровене все.

— Понятно, — устало сказала она. Тоник уже не обострял ее чувства. Сейчас он, наоборот, притупил их так, что ей стало трудно думать.

— Не надо так расстраиваться. Это многое объясняет: почему тебе обязательно надо заполучить шкатулку и почему ты работаешь на Энистона.

— Я его ненавижу.

— Я тоже. — Он так стиснул зубы, что на щеках появились желваки.