Джо Беверли - Чаша роз

На сестру Уэнну это не произвело никакого впечатления.

— Ты призвана, Глэдис из Бакфорда. Слушай или нет, но у тебя больше нет выбора.

Эти слова преследовали Глэдис, когда она выскочила на солнечный свет.

Она ожидала, что ее станут преследовать. Впрочем, Глэдис могла легко убежать от такой старой женщины, если только сестра Уэнна не превратится в ворона. Оглянувшись, Глэдис никого не увидела, но она не могла бегать по Роузуэллу, не вызывая вопросов, поэтому заставила себя неторопливо идти, словно по поручению.

Куда ей пойти, чтобы подумать, решить?

То, что предлагает сестра Уэнна, грех, но принц Эсташ действительно отвратительный человек. Разве сестра Элизабет не говорила, что бароны оставили короля, потому что им невыносима мысль о таком человеке, как Эсташ, на троне? Против своей воли она взглянула на вершину холма, который сейчас словно горел огнем. Это просто закат, но была такая пламенная сила в словах сестры Уэнны.

Что, если она, сестра Глэдис, имеет особое призвание? Что, если холм так долго владеет ее мыслями не просто так?

Что, если она может принести мир, драгоценный мир на свою землю? Что, если ценой ее неудачи будет Эсташ Булонский на английском троне, сеющий зло здесь и гораздо дальше? По всему миру?

Еще одна мысль закралась ей в голову. Убежала бы она в ужасе, если бы защитником оказался ее рыцарь?

Это отвратительное состояние ума, хотя, возможно, честное.

У Глэдис было такое чувство, будто она уже замужем за своим рыцарем и от нее потребовали разделить ложе с другим. Когда она подумала о такой близости с ним, никакая сила не могла сдержать быстрого стука ее сердца, удержать от желания столь сильного, что ей не нужен был священный призыв к греху, совсем наоборот.

Грешная, грешная, грешная!

Глэдис помчалась к церкви.

Церковь в Роузуэлле была маленькая, но чудесная, построенная из камня четыреста лет назад. Внутри стены были побелены и расписаны розовыми розами, через маленькие окна в боковой стене лился свет, и раздавалось птичье пение. Простой деревянный крест на напрестольной пелене темнел на фоне дорогого стеклянного окна, переливавшегося от кремового до янтарного цвета. Оно выходило на запад, так что заходящее солнце добавляло огня квадратикам стекла, золотило светлые стены и белизну алтарного покрова. Даже запахи здесь успокаивали — дерево, шерсть, воск и ладан.

Глэдис вернулась к своему любимому занятию — пошла по лабиринту, нарисованному на каменном полу. Движение по замысловатым дорожкам, которые снова и снова поворачивали, позволяя не выбирать, но только следовать по ним, всегда успокаивало, ее ум и позволяло литься ее молитвам. Она вошла в лабиринт и мгновенно почувствовала успокоение. Церковь — это безмятежная обитель, лабиринт — это тропа к Господу. Он направит ее.

— Пошли мир на эту землю, — шептала она. — Но мир, который воцарится без моего участия.

Все в словах сестры Уэнны пугало ее, но потеря рыцаря…

— Избави меня от искушения. Дай мне знак, Господи. Укажи мне святой путь.

Ничего не произошло. Конечно. Она на минуту возомнила, что она особое орудие Бога? Слишком скоро она вернулась к входу, лабиринт пройден, но ее молитвы остались без ответа. Она повернулась к кресту и произнесла трудные слова:

— Да будет воля Твоя.

Золотая вспышка испугала Глэдис. Она заморгала. Должно быть, солнце высветило что-то на алтаре. Но что?

Ах, ничего чудесного! Просто чаща. Этот дорогой серебряный сосуд, столь же старый, как сама церковь, выносили только на литургии. Конечно, никто в Роузуэлле чашу не украдет, но между литургиями ее запирали в специальном сундуке.

Чаша все время была здесь?

Она просто не заметила?

Возможно, сестра Томасина, прислуживающая в ризнице, вошла, пока она молилась. Неожиданно прибыл священник? Будет служба? Это благословенная возможность изгнать всех бесов.

Однако Глэдис была одна.

Она повернулась к маленькой боковой двери, намереваясь найти сестру Томасину, но казалось неправильным оставлять чашу без защиты.

— Сестра Томасина! — позвала Глэдис.

Никакого ответа. Хорошо. Она отнесет чашу в ризницу. Если сестра Томасина там, она рассердится, но негоже оставлять чашу. Глэдис поднялась по трем низким ступенькам к алтарю, потянулась к чаше… но быстро отдернула руку.

В чаше была кровь! Маленькая лужица крови. Потрясенная, она снова подалась вперед и увидела, что это не кровь — конечно, нет! — а лепесток кроваво-красной розы.

Кроваво-красной розы?

— Что ты делаешь?!

Пронзительный голос заставил Глэдис отскочить. Повернувшись, она увидела сестру Томасину.

— Ничего, сестра! Я просто задумалась, почему чаша здесь. Не следует ли мне…

— Не следует! — отрезала та, схватив сосуд и прижимая его к своей пышной груди. Сестра Томасина была кругла телом, но резка нравом. — Возвращайся в свою пивоварню, сестра Глэдис.

Глэдис возмутил этот тон, но она поклонилась и вышла, трясясь.

Она ненавидела гнев, и в Роузуэлле он был редок. Глэдис тут же сообразила, что сестра Томасина забыла убрать чашу и боялась, что ее грех выйдет наружу.

Сама она была потрясена другими вещами.

Когда сестра Томасина прижимала чашу к груди, чаша была пуста. Лепестка не было ни внутри, ни на полу, куда он мог упасть. Конечно, он мог улететь, ведь он такой легкий. Но разве она бы не заметила?

Но главное, что встревожило ее до появления сестры Томасины, — это то, что такие лепестки невозможны. Малочисленные розы цветут в конце августа, но Глэдис никогда не видела кроваво-красных роз. Роузуэлл славился своими розами, но они были почти белые, кремовые или бледно-розовые. Две, которые цвели густо-розовыми цветами, считались почти чудом.

Глэдис остановилась, переводя дыхание.

Она просила о знаке. Он был ей дан? Во время литургии вино в чаше становилось кровью Христовой.

Нет-нет, она не хотела быть участницей Чудес. Они всегда заканчиваются мученической смертью.

Была здесь одна роза, которая цвела летом и даже осенью. Ее прислал в Роузуэлл крестоносец и, возможно, из самой Святой земли. Глэдис помнила, что у нее ярко-розовые цветы, но поспешила в сад, надеясь, что ошибается. Она надеялась, что роза цветет в это время года и лепестки у нее кроваво-красные. Увидев розу, она вздохнула. На кусте было несколько цветов, в закатных лучах солнца они были глубокого розового цвета, но не кровавыми.

Глэдис выпрямилась и оглядывала сад в поисках какой-то новой розы, какой-то скрытой неожиданности, но, конечно, ничего такого не было.

Так откуда этот лепесток?

И куда он делся?

Он появился в чаше, которую использовали на литургии, символизировавшей Тайную вечерю. Это навело Глэдис на мысли о чаше, которую, по легенде, Иосиф Аримафейский привез в Гластонбери, к тому древнему сосуду, который сестра Уэнна назвала непонятным словом «гааларл».