Анастасия Туманова - Не забывай меня, любимый!

– Чего?.. – невольно рассмеялся Митька, поворачиваясь к ней. – Совсем забрехалась?

– Ду-урак… – без злости махнула Юлька рукой. – Что с тобой говорить…

– Не пойму я, чего тебе нужно! – Этот разговор Митьке начал надоедать, настроение и без того было собачье, и он искренне не понимал, зачем Копчёнке понадобилось выворачивать старые тряпки. – Коли память порастеряла, так я тебе напомню, как мы с тобой связались! Я тебе слова не давал и с тебя не брал! Человек я вольный, жена мне и тогда не нужна была, и сейчас без надобности!

– А Динка?

– Динка – другое! Не понимаешь – так молчи!

– Но ты бы жил с ней? Как с женой – жил бы с ней?! – вдруг повернулась к нему Юлька.

– Ей я это обещал! А тебе – нет! И заткнись за-ради бога, не доводи до греха! – обозлился Митька. – Может, ты мне морду и раскровянишь по новой, но я-то тебя опосля кулаком по репку в землю загоню! Веришь?! Аль показать?!

– Верю, – со вздохом ответила она. – Не показывай уж.

Снова – тишина. Митька сам не знал, что мешает ему повернуться и уйти в баню спать – тем более что до рассвета оставалось меньше трёх часов. Юлька молчала, по-прежнему барабаня пальцами по растрескавшемуся нимбу Святой Девы.

– Я знаю, ты живёшь как хочешь, – наконец произнесла она. – Живи, что ж… мне какое дело. Я ведь тебе никогда не мешала. Когда могла – помогала, когда могла – прикрывала. Я, морэ, добро помню… я его мало видела. Но и мне дай жить. Я отсюда никуда не пойду, хоть ты убейся. Ты вот всё меня хочешь к своим прогнать, к котлярам… а что мне там теперь, у моих-то? Кому я там нужна? К отцу, если жив ещё, ходу нет. Да я и не пошла бы. А здесь… Я таких цыган, как Настя с Ильёй, и не видела никогда. Думала, только сказки про таких свёкра со свекровкой рассказывают. Они мне лучше матери с отцом… да матери я и не помню почти. А отец только и ждал, когда я с базара приду да денег ему на вино принесу. А здесь… Да ведь и им без меня тяжело будет. Время сейчас, сам видишь, какое. А я больше добываю, чем все их невестки, вместе сложённые. Никуда я отсюда не пойду. Да к тому ж… – Она умолкла вдруг, и Митька медленно повернул голову.

– Чего ещё?

– В тяжести я.

– Приехали – выпрягай… – растерялся Митька. – Это наверное?

– Верно.

– Ну, нашла время… – только и смог выговорить он, искоса взглянув на Юлькин живот.

– Прости уж, так получилось, – без улыбки повинилась она.

– А… ежели не мой? Тогда что? – спросил он, в глубине души надеясь – хоть сейчас-то выйдет из себя, чёртова кукла. Но Юлька и бровью не повела. Луна ушла в тучи, и Мардо не заметил, как дрогнули губы жены и дёрнулся по-мужски желвак на скуле.

– Родится – сам поглядишь, – спокойно ответила она. – Если, конечно, дотерпишь. Где-то к середине лета, ежели бог даст… Да что ты так беспокоишься-то? Я его тебе на хребет небось не повешу. Да и попробуй тебе повесь… Не бойся. Спасибо и на том, что состряпал. Я уж и не чаяла…

Терпение Митьки лопнуло. Он встал и молча ушёл в баню.

Оставшись одна, Копчёнка посмотрела в чёрное небо. Вздохнула. Уткнулась головой в колени и чуть слышно всхлипнула – раз, другой, третий… Затем поднялась, решительно вытерла глаза, взяла на руки свою Богородицу и медленно пошла с ней через исполосованный лунным светом двор к телеге.

Ранним-ранним утром из дымки тумана над Днепром выглянул розовый край солнца. Туман густо застилал город, курился бледными клубами над речками, речонками и ручьями, тянулся по зарослям ракиты и лозняка, сплошь покрывал косогор и дальние луга. Цыганский табор покидал слободу, но из плотной завеси тумана выглядывали только лошадиные головы да изредка верхи нагруженных телег. Город ещё спал, и цыгане уходили тихо: слышались лишь ровный перестук копыт по дороге, скрип колёс, сонное попискивание детей, иногда – резкий мужской окрик на лошадь. И – всё.

Когда выбрались в поле, солнце уже поднялось над дорогой, и туман рассеялся, убравшись к речным берегам. Высоко в небе, ещё темноватом на западе, робко начинали посвистывать жаворонки; из невысокой травы им отвечал перепелиный треск. Два журавля, захлопав крыльями, перелетели низко над полем, едва не задев цыганских телег, к дымящемуся туманом на окраине города болотцу. Их тревожный крик заставил шарахнуться молодую серую кобылу Ильи.

– Не балуй, дурная! Цапли не видала? – крикнул на неё Илья, резко дёргая повод.

Кобыла всхрапнула, фыркнула, косясь на уносящихся к болоту больших птиц, но мало-помалу успокоилась и чинно зашагала в оглоблях вместе со смирным гнедым Васькой. Илья шёл рядом с лошадьми, изредка передёргивал плечами, ежась от раннего холодка, слышал сзади мерные шаги жены и дочери. Чуть впереди, по обросшей молодой травой обочине, вместе с табунчиком молодых девчонок, бодро шлёпая босыми ногами, шла Мери. Чёрные косы, перевязанные вылинявшими лентами, вздрагивали у неё на спине в такт шагам, потрёпанная красная юбка с прорехой на колене качалась складками. Девчонки смеялись чему-то, дёргали друг дружку за рукава, за волосы. Улыбалась вместе с ними и Мери. Глаза её, сухие, горячие, неотрывно смотрели в наливающееся синевой небо. Она не оборачивалась, зная, что там, за телегой Ильи, рядом идут Сенька и Дина.

Дина казалась спокойной. Её косы были повязаны новым голубым платком, поверх юбки красовался широкий сборчатый фартук замужней женщины. Страшные ссадины на лице молодой жены слегка поджили, но не выглядели от этого лучше. Впрочем, Дину они, казалось, не беспокоили: она не прятала лица, шла, высоко подняв голову, не спеша, словно не замечая того, что нет ни одной цыганки, ни одного цыгана, который украдкой не поглядывал бы на них с Сенькой. Сенька шагал рядом с женой, ведя в поводу вороного. Иногда он что-то говорил Дине. Та отвечала.

– Гли-ка, Меришка, разговаривают! Динка, кажись, и улыбается! Умереть мне – улыбается! – ткнула Мери локтем под бок Райка, и гармошка, висящая у неё за спиной, чувствительно ударила хозяйку по худой лопатке. Райка зашипела от боли, почесалась и проворчала: – Ничего не пойму, как люди на свете живут… Сговорились они, что ли, загодя? А нам только головы морочили?

– Зачем?! – поразилась идущая рядом Симка. – Морду-то он ей разбил тоже по уговору, скажешь?

– А то нет! Разрешил бы им Илья Григорьич без этого жениться, как же! Двоюродным-то!

– Так зачем же бить?! А, чтоб ты, постылый, лопнул… – ввязалась в разговор и Манярка, одновременно подбрасывая на руках орущего полугодовалого брата. – Сыграли бы свадьбу нахалкой, в кустах, – только и дел! Нет, чяялэ, хребтом чую – нечисто дело! Меришка, вот ты с Динкой дружишь – не выпытала ль чего вчера-то? Она ведь тебя звала, мы по всей слободе бегали-искали! Расскажи! Интересно же, как люди устраиваются!