Жаклин Санд - Честь виконта

Виконт не выказал неприязни, однако славы тоже не искал. И хотя отвечал тогда сдержанно, запомнился Ксавье своими приятными манерами и незаурядным умом.

Официант принес бумагу, перо и чернила, и господин Трюшон, недолго думая, написал:

«Ваша светлость,

с удовольствием принимаю Ваше приглашение. Буду у Вас ровно в одиннадцать.

С уважением,

Ксавье Трюшон».

После чего он отдал запечатанное письмо официанту и, расплатившись, через некоторое время вышел из кафе. Насвистывая, господин Трюшон направился домой, чувствуя, как жизнь вновь становится интереснее.

В тот же воскресный вечер (весьма и весьма, надо признать, насыщенный событиями) графиня де Бриан, возвратившись домой, отужинав и переодевшись ко сну, долго сидела за столиком в своей спальне, читая при свете свечей книгу.

Книга была интересной, и вещи в ней писали недурные, однако мысли Ивейн то и дело ускользали далеко от текста, набранного крупным шрифтом. В задумчивости графиня переворачивала страницы, но после возвращалась, перечитывала и вновь задумывалась.

Размышления графини касались непосредственно того человека, которого она впервые увидела сегодня в салоне у мадам де Жерве, а именно – виконта Сезара де Моро.

Когда их представляли друг другу, от Ивейн не укрылось, что она совершенно виконту безразлична. Такое случилось с нею впервые. От природы Ивейн была наделена красотой и грацией, только предпочитала ими не пользоваться, считая, что достаточно выглядеть просто хорошо. Она не практиковала искусство обольщения, презирала женщин, которые живут лишь этим. Только вот сегодня выяснилось, что графиня де Бриан привыкла видеть, как мужчины реагируют на ее появление, привыкла встречать их взгляды – заинтересованные, удивленные, восхищенные, скептические, – но ни разу ни одного равнодушного! А взгляд виконта скользнул по ней, будто она – опавший лист под ногами или статуя в саду, закутанная в мраморное покрывало, так что даже наготой ее втайне не полюбуешься.

Ивейн говорила себе, что такие мысли недостойны ее. Они были мелкими, а графиня мелких мыслей не терпела, тщеславием, как ей казалось, не болела и не стремилась привлекать к себе мужское внимание как к женщине. У нее в жизни имелись более благородные цели. Однако равнодушный взгляд виконта де Моро пробудил тщательно спрятанную неудовлетворенность, природы которой Ивейн не могла постичь. Она ощущала, что ей обидно, но отчего? Ведь она не стремилась покорять всех вокруг, вовсе нет. И внимание виконта ей не было нужно.

Тем не менее, повинуясь порыву, позже Ивейн вышла следом за ним в галерею, и вот уж там она взяла верх! Графиня склонна была считать, что выиграла в споре. Виконт отделывался обычными мужскими фразами, и Ивейн успокоилась: он такой же, как все остальные, и ничего особенного собою не представляет.

Но вот после, когда общество привлекло его для обсуждения темы с пожарами (что Ивейн посчитала несусветной глупостью), Сезар держался очень хорошо; и, пожалуй, его шутки, его легкое обращение с теми, кто был в салоне, больше понравились Ивейн, чем нет. Именно это ее раздражало. Это – и ощущение, что виконт лишь забавляется, считая своих собеседников если не глупцами, то по меньшей мере людьми недалекими. Вся его поза, весь его тон об этом свидетельствовали.

Ивейн считала, что хорошо разгадывает людей, а также – что первое впечатление не обманывает. Виконт даже не удосужился запомнить ее имя, она видела это по его чуть рассеянному взгляду, когда заговорила с ним в галерее. Графине было неприятно. И вместе с тем – инстинкты подсказывали ей держаться от виконта де Моро подальше.

Графиня де Бриан привыкла сама распоряжаться своею жизнью. Отец давно не имел на нее влияния, и Ивейн все решала сама, шагая вперед неутомимо, влекомая ясными целями, уверенная в своей правоте. А сегодня, когда ее столь отчетливо проигнорировали, мир отчего-то пошатнулся, хотя казалось бы – мелочь, пустяк, мимолетное знакомство! Но нет, Ивейн снова и снова возвращалась мыслями к нему. И видела перед собою в воображении виконта так отчетливо, как будто он стоял сейчас перед нею: высокого, с темными глазами необычного разреза, крепко сжатыми губами, холеными усиками и скупыми движениями. Опасный человек, Ивейн сразу поняла. Мадам де Жерве даже не нужно было ничего о нем говорить, чтобы это стало ясно.

Графиня в раздражении захлопнула книгу, погасила свечи и забралась в постель. И все же долго не могла заснуть, раз за разом воскрешая в уме прошедший вечер.

В тот же поздний, уже очень поздний час один человек, сидя в своей комнате, поставил точку и еще раз перечитал написанное. Оно ему понравилось. Очень. Всегда нравилось. Он сложил письмо, капнул горячим сургучом, запечатал и привычно начертал под сургучной кляксой инициалы: I.P.

Сезар проснулся рано, чего за последние недели с ним не случалось, и ощутил, что бодр и готов к свершениям.

«Вот уж причуды сознания! – усмехаясь, сказал он сам себе. – Стоило появиться интересному дельцу, как я вновь готов, словно гончая собака, бежать по следу! А ведь оно совсем меня не касается и может оказаться газетной уткой. Но это мы скоро выясним, а пока…»

Флоран, вчера успешно исполнивший поручение и отыскавший журналиста Ксавье Трюшона в одном из парижских ресторанов (что было вовсе нетрудно), помог хозяину одеться. Для сегодняшнего утра Сезар выбрал темно-синий костюм, который чрезвычайно ему нравился, и, взглянув на себя в зеркало и поправив белоснежный шейный платок, виконт остался доволен своим видом.

«Пожалуй, можно и выехать сегодня вечером! – размышлял он, сидя в кабинете и перебирая карточки с приглашениями, предусмотрительно извлеченные камердинером из мусорного ведра. Флоран знал о смене настроений своего господина и о том, что утром Сезар может пожалеть, что так легко все выбросил. – Если, конечно, этот господин Трюшон не окажется мне полезен. Стоит хотя бы немного развлечься после долгого перерыва. Парижские преступники небось уже и забыли, как я выгляжу. Что уж говорить о работниках Сюртэ! Они небось танцуют от радости. Это они зря, меня рано списывать со счетов».

За этими приятными размышлениями, чтением свежих газет (о пожарах ничего нового не писали) и составлением письма мадам де Жерве, в котором виконт всячески благодарил достойную даму за приятный вчерашний вечер, время пролетело незаметно. Ровно в одиннадцать явился Флоран и доложил, что господин журналист прибыл и ожидает виконта.

– Хорошо, хорошо! – воскликнул Сезар. – Проводи его в столовую, я сейчас спущусь.

Столовая в особняке на улице Вожирар представляла собою небольшое произведение искусства. Комнату нельзя было назвать огромной – что и неудивительно, учитывая размеры парижских домов, – однако и тесной она тоже не была. Средних размеров, отделанная резными ясеневыми панелями, закрывавшими не только стены, но и потолок, столовая являлась одним из самых уютных помещений в доме. По утрам здесь бывало солнце, заставлявшее старое дерево словно бы светиться. Немногочисленные картины, висевшие в простенках, не взирали на вкушающих пищу недовольными глазами предков, а радовали яркими красками: в основном тут были натюрморты и итальянские пейзажи. Тяжелая люстра, доставшаяся нынешнему наследнику незнамо с каких времен, представляла собою железный обод, утыканный свечами; зажигали ее редко, предпочитая газовое освещение и канделябры во время ужинов. Стол вмещал сорок человек, стулья с высокими спинками стояли вокруг него навытяжку, как стражи. Для более многочисленных приемов обычно накрывали столы в гостиных, смежных с бальной залой. Эта же семейная столовая нравилась виконту гораздо больше помпезных комнат, в которых он иногда принимал гостей. Сезар охотно выезжал сам, однако приемы давал редко.