Анастасия Туманова - Огонь любви, огонь разлуки

– Прости, но это никак не могу. Истина в нашем деле всего дороже. Раз совру – кто мне после поверит? Понимаю тебя, брат, но… прости.

Ванька, стиснув зубы, отвернулся. Подошедший Северьян сочувственно опустил руку на его плечо.

– Да не мутись ты… И так всем понятно будет, что твоя работа, кому еще-то? Ой, мать честная, а чего ж мы молчим?! – вдруг с искренним испугом перебил он сам себя. – Сейчас ведь наш Севостьянов со всеми домочадцами в рай отправится! Или не в рай?.. А, все едино… КАРАУЛ, ПРАВОСЛАВНЫЕ, ГОРИ-И-И-И-ИМ!!!

От дикого северьяновского вопля шарахнулась в сторону, всплеснув ладонями, Наташка и зажмурилась Ирэн. Тут же по всему переулку зашлись истерическим брехом собаки, закудахтали всполошенные куры, захлопали двери и ставни. Из окон уже охваченного пламенем дома Севостьянова начали с криком выметываться полураздетые фигуры, узкий переулок наполнился звоном, визгом и топотом бегущих ног.

– Ну, вот и слава богу, – удовлетворенно сказал Северьян, быстро вскакивая с земли. – Владимир Дмитрич, пора ноги делать. Тут через забор – и сразу соседняя улица, спуск начинается.

Владимир был с ним полностью согласен. Через несколько минут вся компания стояла по ту сторону довольно высокого забора, перелезть через который не составило труда ни мужчинам, ни Ваньке, ни Ирэн. Последняя, подобрав юбку вместе с полами макинтоша и ничуть не постеснявшись мелькнувших в воздухе панталон, перемахнула через него с изяществом завзятой домушницы. Одна Наташка долго барахталась наверху, сердитым шепотом поминая Пречистую Богородицу, пока Северьян не перехватил девчонку поперек туловища, как котенка, и не снял с забора, аккуратно поставив в примятый куст полыни.

– Дитю ничего?.. Сколь месяцов-то?

– Кажись, четвертый, да что ему сделается, спасибочки вам…

Ирэн сразу же как ветром сдуло: Владимир успел заметить только мелькнувший за угол макинтош. Вскоре оттуда донесся скрип рессор и перестук копыт удаляющегося экипажа. Северьян проводил госпожу Кречетовскую долгим, задумчивым взглядом, перевел его на Черменского, потер измазанную сажей скулу. Неожиданно усмехнулся:

– Скажите на милость, и что в вашей личности бабы находят? По-моему, ничего соблазнительного… Тут мучишься-мучишься с ними, шалавами, на портянки треплешься – никакого толку, а вам только глазом моргнуть…

– Да уж тебе-то жаловаться, кобель… – нахмурился Черменский. – Ты о чем, не пойму?

– Ха! Не понимают они! Да о барышне вот, которая с ливольвертом да с карандашиком! Готово дело, ваша навовсе!

– Закрой рот, дурак, – без улыбки посоветовал Владимир, показав глазами на Ваньку с Наташкой.

Северьян, спохватившись, умолк, жестом велел детям двигаться за ними, но уже через несколько шагов снова не выдержал:

– Владимир Дмитрич, вы у меня, никак, опять постриг приняли? Говорю вам, для здоровья вредно… Барышня-то, взгляньте, какая, ажно у меня душа зашлась! И благородная, и видно, что не дура, хоть и с придурью… Да придурь-то выйдет, как рожать начнет, у ихней сестры завсегда так… Обратите внимание, ваша милость, не внакладе будете! Вона, она аж в Москву за вами подхватилась, а вы…

– Заткнись, – сказал Владимир. Сказал спокойно, даже не обернувшись, но Северьян умолк на полуслове, быстро, внимательно посмотрел на Черменского и больше не открывал рта до самой гостиницы.

На другой день Владимир проснулся довольно поздно, разбуженный доносившимся из гостиничного коридора ржанием Северьяна:

– Ох, прости господи, ну и дает наш поручик… Давай, Ванька, сделай милость, дальше читай… Тьфу, уморила прямо насмерть, ну и баба…

– Так я ж и читаю, бать… Обожди, непонятно тут… «вла-де-лец портняж-ной лав-ки… впол-не заслуженно но-ся-щий зва-ние «жи-во-дера пер-вой гиль-ди-и»… Так это Андрей Кирилыч?! Ну да, вот прописано: «Се-востья-нов А.К.»…

– Ну, дальше, дальше, дальше! Что про вас с Натахой сказано?!

– «Си-ро-ты, об-ре-ченные на ка-торж-ный труд, без за-щи-ты и по-мо-щи…» Наташка, слышь? Ты – сирота каторжная!

– Грех тебе, бессовестный! Ничего не так там прописано! Северьян Дмитрич, велите ему не насмешничать!

Сообразив, в чем дело, Владимир вскочил и быстро начал одеваться.

Северьян с детьми сидели на только что вымытом полу, нисколько не тяготясь сыростью половиц и чуть не сталкиваясь головами над свежим выпуском «Петербургских сплетен». Поскольку грамотным из всей компании был один Ванька, и тот читал последний раз полгода назад, чтение фельетона продвигалось медленно, с ошибками и спотыканием, – до тех пор, пока из-за двери не вышел Черменский. Появление Владимира компания встретила радостными воплями, немедленно всучив ему в руки измятые, еще пачкающиеся типографской краской листы.

Он начал читать и сразу же почувствовал перо опытного мастера. Фельетон Ирэн был выдержан в спокойном, непринужденном, местами насмешливом тоне, только усиливавшем драматичность повествования. Кречетовская рассказала и о Ваньке, сироте, обобранном и измученном «благодетелем», и о пятнадцатилетней девочке, беременной от того же «благодетеля», и о присвоенном им же незаконно доме вдовы Мерцаловой, и о том, как пресловутый дом вместе с лавкой Севостьянова благополучно сгорел нынешней ночью, и о том, кто принимал участие в этом «деянии, достойном Робина Гуда».

– Мазурик? – подозрительно спросил Северьян про последнего.

– Вроде того, – не стал вдаваться в объяснения Владимир. – Ну, вот… «По сведениям из заслуживающих доверия источников, акт мщения воплотил отец малолетнего Ивана Мерцалова, С.Д.Ч-й, и его родной брат В.Д.Ч-й, прибывшие в Северную Пальмиру для защиты интересов сироты. Мать мальчика, известная провинциальная актриса Мария Мерцалова, этой весной умерла от чахотки, поручив сына заботам отца и дяди».

Тут Владимир умолк в полной растерянности. Судя по вытаращенным глазам Северьяна, тот был изумлен не меньше.

– Ва-а-аша милость, Владимир Дмитрич… Видит бог, я ей такого не говорил… Это она сама, шалава, меня в ваши братья записала, без моего ведома…

– Господи, Северьян, да какая разница… – рассмеялся немного оправившийся от удивления Владимир. – Кстати, в самом деле, какая у тебя фамилия? Мы с тобой семь лет вместе, а я и не спрашивал никогда…

– Какое фамилие, ваша милость?! – завопил Северьян. – Нам такие роскоши вовсе без надобности… Обходился же до сей поры!

– Все равно надо будет тебе паспорт делать, раз ты теперь у меня человек семейный… Мою фамилию возьмешь?

– Вас Фролыч в Раздольном проклянет, – убежденно произнес Северьян.

– Уломаю, ничего.

– Тогда как прикажете… – Северьян все еще не мог прийти в себя и растерянно скреб встрепанный затылок. – Ну, барышня… А еще говорит, истина всего дороже… Брешет, как все газетчики!