Серж Голон - Дорога надежды

Не приходилось сомневаться, что супругов связывало чувство, не требовавшее слов, сила невысказанной любви. Но этим дело не исчерпывалось.

– Он меня очаровал! – пробормотала Бриджит-Люсия, не найдя иного объяснения.

Анжелике и в голову не могло прийти представить себе брата под таким углом зрения. В ее памяти он всегда оставался неисправимым брюзгой. Но что может быть легкомысленнее и беспочвеннее, чем мнение сестры о брате, который старше ее аж на пятнадцать лет? Разумеется, ей в детстве не было дано догадаться, каким он станет в зрелые годы.

Она поделилась с собеседниками этими мыслями, и они согласились, что труднее всего расстаться с впечатлениями, сложившимися в детстве. Это как репей! Возможно, ребенок судит справедливо и обостренно, однако он многого не знает, ему не хватает пищи для размышлений, ему не с чем сравнивать. Он руководствуется интуицией, но суждения его сиюминутны, он замкнут в собственном мирке, оставляющем после себя смутные, лишенные подробностей воспоминания, застывшие образы и портреты, краски на которых не меняются, что бы ни происходило, что бы ни преподнесла впоследствии жизнь.

Брат и сестра Сансе де Монтелу припомнили, радуясь общности былых впечатлений, что Молине всегда был стариком, Гортензия – каргой, Раймон педантом, кормилица Фантина – чудесным, но несколько странным созданием, остававшимся опорой всего замка, без которой они не смогли бы существовать в его древних стенах. Во всяком случае, она сумела всех в этом убедить.

Гонтран был нелюдимой личностью, на которого махнули рукой, предоставив ему возиться с кусочками древесного угля и красками. Была еще Мари-Агнес, запомнившаяся им хуже, – она была совсем малышкой и лежала в колыбели, но они не забыли ее странный взгляд – взгляд хитрой притворщицы.

– Она аббатиса.

– Не может быть! Мари-Агнес была такой же скрытной и дерзкой, как и этот крошка Альберт, которому было два года, когда Жосслен покинул отчий дом.

Альберт был болезненным, он напоминал бесцветного червяка, у него вечно текло из носу…

– Так вот, он теперь тоже настоятель монастыря!

Тут уж оба покатились со смеху.

– Можете мне поверить, – воскликнула Бриджит-Люсия с горящими глазами, – я впервые в жизни слышу, чтобы он так хохотал! Спасибо вам, сестричка, за это чудо.

– А какой вам представлялась я? – не выдержала Анжелика. – Ведь я была такой непослушной, такой фантазеркой, что то и дело доводила до слез тетушку Пюльшери.

– О, ты была Анжеликой – этим все сказано! Мы колебались, кем тебя считать: бесстыдницей или ангельским созданием. Мы не смели вынести окончательного приговора, потому что кормилица Фантина предостерегла от этого нас, старших – Раймона, Гортензию и меня, – как только ты родилась. Помню, с каким торжественным, почти грозным видом она произнесла: «Она не такая, как вы.

Она – фея! Она – дочь звезды!» С тех пор ее слова звенели у всех в ушах даже у Раймона, готов поклясться! Ты стоишь передо мной, а я думаю про себя: «Будь настороже, берегись, она – фея, дочь звезды, она не такая, как остальные». Чем больше я на тебя смотрю, чем больше понимаю, какой ты стала, в кого превратила тебя судьба, тем больше чувствую, как во мне оживают былые чувства.

Он покачал головой и почмокал своей длинной трубкой, чтобы скрыть улыбку.

– Кормилица не ошиблась.

– Я вас понимаю, – сказала чуть позже Анжелика золовке. – Никто не смог бы найти лучших слов, чтобы дать понять сестре, обретенной после тридцатилетней разлуки, что сохранил о ней самые лучшие воспоминания и, несмотря на долгие годы, видит ее именно такой, какой мечтал увидеть.

Заметьте, я и подумать не могла, что он способен на такую тонкость чувств.

Впрочем, что я вообще знала о нем – брате, который старше меня на пятнадцать лет?

И они прыснули, чувствуя себя совершенно счастливыми оттого, что им так хорошо друг с другом, словно они давние знакомые. Обе догадывались, что в эти самые минуты завязываются узы, которые будут скреплены не столько фамильным, сколько духовным родством.

Им предстояло еще столько сказать друг другу – и это будет не болтовня, а обмен самым сокровенным.

Время, однако, шло слишком быстро. Анжелика и Онорина остались в Осиновом поместье всего на одну ночь. Скоро наступила минута прощания. Все наперебой уверяли друг друга, что вскоре снова увидятся.

– Уж я-то непременно вам напишу, – пообещала Бриджит-Люсия.

– Можно подумать, что эта Мари-Анж – твоя родная дочь, – недовольно сказала Онорина. – На самом деле твоя дочь – я.

– Конечно, миленькая, тут и говорить не о чем. Мари-Анж мне всего-навсего племянница. Она похожа на меня, потому что нам случилось быть родственницами. Например, Флоримон – вылитый отец, а Кантор, наоборот, очень похож на своего дядюшку Жосслена.

– На кого же тогда похожа я? – осведомилась Онэ-рина.

Они брели по аллее к дому Маргариты Буржуа. Анжелика, как всегда, пыталась шагать медленнее, но это у нее никак не выходило;

– Так на кого же я похожа? – настаивала Онорина.

– Ну… Мне кажется, что в твоей внешности есть что-то от моей сестрицы Гортензии.

– Она была красивая? – спросила Онорина.

– Не знаю. В детстве не размышляешь о красоте. Но я точно помню, что о ее облике говорили, что в нем есть благородство, королевская стать, то есть красивая походка, правильная осанка, то есть умение прямо держать голову. А ты всегда была именно такой, с самого младенчества.

Оноринаугомонилась,видимо,удовлетворившиськомплиментом.

Анжелика несколько нарушила свою договоренность с мадемуазель Буржуа.

Возвратившись от брата лишь к концу дня, она решила не приводить Онорину в ее новое жилище. Вечер – неподходящий момент для внесения изменений в жизнь. К утру человек успевает набраться новых сил.

Вечер выдался безоблачным. Грозовые тучи разлетелись, в саду заливались птицы.

Чемоданчик Онорины был уже готов, рядом стоял ее объемистый саквояж, в который ей понадобилось сложить многочисленные сокровища, в частности, две коробки с драгоценностями, лук со стрелами – дар господина Ломени, нож, подаренный управляющим Молине, и книги, среди которых были легенды о короле Артуре и житие святой странницы на латыни. Наверное, она поставила целью быстренько научиться читать этот непростой текст, чтобы произвести впечатление на юного Марселена, племянника Обиньера, расправлявшегося с ним в два счета.

– Почему ты позавчера сказала матери Буржуа, что ничего не умеешь делать? спросила Анжелика дочь. – Ведь ты так хорошо поешь!

– Но ведь ты назвала мои песенки… тревожными! – возразила Онорина.

– Только ту, где поется об отравительнице.