Саманта Гарвер - Тайный шепот

Пират ясно разглядел отчаяние в тонких чертах ее лица, в чернильно-черных глазах. Несмотря на гнев, ледяной рукой стиснувший ему горло и сжимавший кулак все сильнее, – ведь Аннабель упорно отказывалась отрицать обвинения, – Рочестер чуть ли не физически почувствовал ее муку. Аннабель стояла неподвижно, даже юбки не шелестели. Темные локоны лежали на плечах. Этого хватило, чтобы его гнев разгорелся вновь.

– Как ты мог такое обо мне подумать?! – заговорила она наконец, устремив взгляд ониксовых глаз на мужа, стоявшего ступенькой выше.

– Почему же ты не оправдываешься? – Он схватил ее за запястье. Тонкие косточки почти потерялись в его большой руке, и он знал, что причиняет ей боль. – Черт возьми, Аннабель! Чем вы занимались в потемках с этим типом?

В ее глазах, за мерцающей пеленой слез, появилось отчаяние, и она опустила взгляд на разделяющие их деревянные ступеньки.

– Может, лучше не будем об этом? – В ее шепоте слышалась печаль, сделавшая темноту лестницы безотрадной. – Ты что-то заподозрил и больше никому не веришь. – Она смотрела на него, полуприкрыв глаза. По ее щекам катились крупные слезы. – Даже той, кто любит тебя больше всего на свете!

– За тобой следили, Аннабель, – сквозь зубы процедил Рочестер. – Мне сообщили, что ты провела в его обществе не один вечер. А ведь ты говорила, что идешь в совершенно другое место!

Она попыталась рассмеяться и выдернуть руку.

– Пусти!

– Ты моя жена!

– Не смей так обращаться со мной! Ты оказался легкой добычей для разобиженных селян, и они делают с тобой что хотят, рассказывают невесть что и врут напропалую… – Она рванулась, пытаясь выдернуть руку. – Пусти, слышишь?!

Этого он не ожидал. Он держал крепко, но она сжала кулак и выдернула руку. И в тот миг, когда она вырвалась, Рочестера охватил озноб. Страшное предчувствие возникло в тот момент, когда он посмотрел ей в глаза и увидел ответный взгляд.

Она падала так красиво. Ноги даже не коснулись лестницы. Шелковые юбки мелодично шуршали, обвивая ее ноги, волосы взметнулись вверх, когда она понеслась навстречу земле. Руки раскинуты, одна тянулась к перилам, но так и не коснулась их.

– Уоррен. – Губы приоткрылись, произнося его имя – без вопроса, без какой-либо особой интонации. Словно Аннабель просто выдохнула его.

– Нет! – Он мчался вниз по лестнице, рискуя сломать себе шею.

Он бежал следом за Аннабель, уже зная, что слишком поздно.

Она ударилась о небольшой столик, стоявший у подножия лестницы. Полусгоревшая свеча упала на пол. Пламя лизнуло толстый персидский ковер в тот самый миг, когда Аннабель с глухим стуком упала. Раздался негромкий хруст – ее тонкая шея сломалась.

Уоррен упал рядом с ней на колени и обнял обмякшее тело жены. Ее глаза, широко раскрытые и пустые, странно контрастировали с еще теплым телом. Вокруг них занималось пламя. Уоррен почувствовал, что рубашка на нем горит, но не обращал внимания ни на боль, ни на запах тлеющей плоти. Прижимая жену к груди, пират ждал, когда пламя поглотит их обоих.

Дом был полон приглушенными рыданиями, воздух сгустился от мрачного ожидания. Надежда покинула семью совсем недавно, сменившись потрясением и тихой скорбью.

Дверь отворилась без стука, и все сидевшие в парадной комнате без всякого удивления взглянули на вошедшего. Он был одним из них, пусть не по рождению, но по праву дружбы, почти такой же крепкой, как между отцом и сыном; эта дружба связала его с человеком, лежавшим сейчас там, дальше, за закрытой дверью.

Вильгельмина Фергюсон выдавила из себя слабую улыбку и высвободилась из цепких ручонок двоих внуков, схватившихся за ее юбку. Одной рукой она откинула спутанные седые волосы, выбившиеся из прически, а другую протянула вошедшему.

– Бенедикт.

В душе Бенедикта Брэдборна пылал ужас, какого он никогда раньше не испытывал. Этот ужас возник тогда, когда за старым другом пришел старший сын Вильгельмины. Бенедикт не хотел поднимать взгляд, боясь увидеть измученные утратой лица детей и внуков. Он не взял за руку Вильгельмину, прикоснувшуюся к его ладони. Ее пальцы были так холодны, что Бенедикт предпочел сделать вид, будто не заметил этого прикосновения, так же как и горя детей.

– Где он?

– В нашей спальне. Осталось недолго. – Ее глаза наполнились слезами, она прижала к губам стиснутый кулачок. Но через миг Вильгельмина взяла себя в руки и добавила: – Думаю, он дожидался тебя.

Бенедикт шел по коридору, показавшемуся ему длиннее, чем раньше, чувствовал, что горло перехватило, но не мог справиться с этим ощущением. Он остановился у закрытой двери в спальню и сильно зажмурился. Перед мысленным взором возник образ Гарфилда Фергюсона: вот он, мужчина средних лет, привечает юного Бенедикта и его сестер в своем доме; смеется, набив рот рыбой и жареной картошкой; стискивает мозолистой рукой плечо Бенедикта, когда юноше сообщают о смерти матери; подробно рассказывает ему, как сохранить остатки семьи, не рассчитывая на отца, то и дело попадавшего в тюрьму. В следующем секундном видении огненно-рыжие волосы Гарфилда подернулись сединой, а Бенедикт превратился в самостоятельного широкоплечего парня – беспорядочными выстрелами из пистолета он удерживает на месте банду грабителей, а его наставник пробирается через заднюю дверь в ювелирную лавку и без труда укладывает на землю всех жуликов.

Эти волнующие воспоминания сменились мыслями о гордости, светившейся в глазах старика, когда Бенедикту прикололи к кителю его первую награду; о серьезности, с которой Гарфилд настаивал, чтобы Бенедикт брал часть его жалованья на содержание сестер, – а ведь эти деньги Фергюсон мог бы потратить на свою семью… Бенедикт мгновенно открыл глаза, чтобы прогнать воспоминания.

Дверь в тихую комнату открылась. На столе, подле открытого окна горела всего одна свеча, отбрасывая неяркие отблески пламени. Фергюсон большой бесформенной грудой лежал под одеялом. Взгляд Бенедикта сразу устремился к широкой груди друга. Она так медленно вздымалась и опускалась, что он начал тревожиться, не слишком ли поздно пришел.

Но тут Гарфилд заговорил, голос его звучал непривычно слабо:

– Не всех побил, парень, а?

Его акцент был сильнее, чем обычно, и Бенедикт подумал, что другой вряд ли понял бы Фергюсона.

– Все эти годы ловил жуликов и баловался пистолетом, а какой-то разбойник меня сделал.

Бенедикт подошел к кровати и неловко опустился в кресло, еще хранившее тепло ушедшего посетителя. Старик был бледен, кожа его сравнялась цветом с густыми усами и бородой, покрывавшими добрую часть лица. Бенедикт окаменел, заметив темное пятно, расползавшееся по одеялу, прикрывавшему живот Фергюсона.