Евгения Марлитт - Имперская графиня Гизела

— В этом мы вполне уверены, — проговорил министр любезно и вместе с тем с едкостью в голосе: веки его опустились и вся физиономия дышала презрением. — Но он самый жалкий проповедник, и его болтливое изложение служит соблазном для вверенной ему паствы. Мы были вынуждены удалить его с кафедры, Хотя слова эти и имели целью пленить слушателя, однако не произвели желанного действия: смуглое лицо португальца вспыхнуло, а его обычная величавая сдержанность, казалось, должна была ему изменить в эту минуту.

— Очень хорошо знаю, — проговорил он, овладевая собой, — его превосходительство поступает по своему благоусмотрению… Но, несмотря на это, я позволил бы себе обратиться к благосклонности его светлости и просить, чтобы обстоятельство это рассмотрено было еще раз… При более близком ознакомлении с делом соблазн ограничивается единственно одной властолюбивой женщиной и некоторыми рабочими, исключенными своими товарищами из своей среды за нечестное поведение.

— В другой раз, милый господин Оливейра! — заговорил быстро князь, замахав рукой.

Его маленькие тусклые глаза с беспокойством устремлены были на лицо министра, которое выражало глубокое негодование.

— Я здесь для того, чтобы отдохнуть, — продолжал он, — и убедительно должен вас просить не упоминать о делах! Расскажите лучше о вашей чудесной Бразилии.

Португалец снова пошел рядом с князем, — Удаление этого неисправимого, углубленного в свои нелепые мечтания священника — одно из ваших лучших мероприятий, ваше превосходительство; этот факт будет украшением летописей нашей страны! — произнесла графиня Шлизерн, обращаясь к министру, Женщине этой невозможно было не сказать последнего слова, и оно предназначалось единственно для ушей Оливейры.

Человек этот стоял как бы среди взбудораженного роя ос, которые жужжали над его головой.

В тоне голоса его слегка проглядывала насмешка, когда он продолжал рассказывать несколько встревоженному князю о великолепии бразильских бабочек и о драгоценных, известных породах дерева, о топазах и аметистах, найденных в его собственных владениях в значительном количестве; разговор принял снова тот невинный характер, который единственно и был у места на этой тощей почве, способной производить лишь то жиденькое растеньице, которое называется «не тронь меня».

Дамы сначала решили было покататься по озеру, однако князь, погруженный в описания Оливейры, пройдя вдоль берега, продолжал идти по дороге, которая вела к Лесному дому. Дамы шли за ними, как бы повинуясь очарованию голоса рассказчика. Войдя в лес, они сняли шляпы и стали украшать лесными цветами свои прически… Как невинны казались эти создания в своих безукоризненно белых одеждах, с полевыми цветами в волосах, а между тем эти на вид детские, простодушные сердца, согласно феодальным правилам, были уже в совершенстве вышколены и изощрены, и между ними и остальным, не способным к придворной жизни человечеством, лежала целая бездна льда и черствого равнодушия.

Когда общество остановилось на лесной полянке, одна хорошенькая, молоденькая дама, жена одного из придворных, украсила гирляндой шляпу своего супруга. Князь заметил это и протянул, улыбаясь, свою шляпу — это было сигналом приняться за шляпы всех находившихся здесь кавалеров. Дамы начали порхать как бабочки и рвать цветы; много было шуток и смеха — невиннее и наивнее не могли быть и деревенские дети, разбегавшиеся в свежем и зеленом лесу.

Португалец повернулся спиной к этой суматохе и, отойдя в сторону, остановился перед отлитым из металла бюстом принца Генриха, изучая, как казалось, с большим интересом черты покрытой ржавчиной княжеской головы.

То, на что не решилась ни одна их молодых дам относительно такого сурово-строгого человека, как Оливейра, не замедлила исполнить красавица фрейлина. Она тихо подошла к нему и со страстно умоляющим и в то же время застенчивым видом протянула ему свою узкую белую руку с цветами. Это, конечно, был момент, долженствовавший бы вызвать улыбку на эти серьезные уста и осветить приветливым светом этот строгий взор, но ничего подобного не случилось; бронзовое лицо не изменило своего выражения, хотя с безупречно рыцарским поклоном португалец снял шляпу и протянул ее молодой девушке. Она побежала к группе дам, и португалец медленно последовал за ней. Все общество находилось на средине луга, и с этой точки взор легко проникал во все скрытые, темные аллеи парка.

Шляпа Оливейры переходила из рук в руки, каждая из дам украшала ее цветами, наконец она очутилась в руках баронессы Флери. Улыбнувшись португальцу, стоявшему неподалеку от нее, прикрепила она к ней великолепные лазоревые колокольчики и только что намеревалась возвратить шляпу, как вдруг остановилась, как вкопанная, и стала прислушиваться. Мгновенно смолкла болтовня, и среди всеобщего безмолвия послышались глухо раздававшиеся удары копыт мчавшейся во весь опор лошади… Уж не испугалось ли чего животное, которое неслось по лесу?.. Не успела мысль эта мелькнуть в голове присутствующих, как по Грейнсфельдской дороге действительно промчалась лошадь. По спине ее, точно легкое летнее облачко, расстилалось белое женское платье, и над высоко поднятой головой животного развевались распущенные светлые волосы. Золотистые лучи солнца, проникавшие кое-где между вершинами, бросали сверкающие пятна на коня и всадницу, и это делало почти ужасающе прекрасным и без того поразившее всех явление. Дамы с криком бросились в сторону.

— Боже мой! — вскричал князь, положительно испуганный.

Баронесса Флери, как обезумевшая, простерла вперед руки.

— Воротись, Гизела, я заклинаю тебя! — вскричала она вне себя. — Я не могу этого видеть!.. Страх убивает меня!

Но лошадь, прекрасный, благородный арабский скакун, стояла уже, как вкопанная, среди луга; пена покрывала удила, и ноздри ее раздувались.

— Грейнсфельд горит! — вскричала всадница, не обращая внимания не восклицания и жесты мачехи, — ее прекрасное лицо было бледно, как смерть.

— Замок? — спросил португалец, Он один, по-видимому, сохранил спокойствие, — все остальные стояли совершенно потерянные, застигнутые врасплох.

— Нет — в селении горит сразу несколько домов! — отвечала молодая девушка, едва переводя дыхание и откидывая назад свои великолепные волосы, ниспадавшие ей на грудь.

— И ради чего мчалась ты таким бешенным образом?.. Сумасшедшая!.. — вскричал министр, совершенно возмущенный.

Между тем португалец сказал несколько слов его светлости и, поклонившись ему, немедленно скрылся в лесу.

Казалось, молодая девушка из всех присутствовавших заметила только этого человека; при его вопросе по бледному лицу ее разлился нежный румянец, который исчез снова, едва португалец ушел.