Джуд Деверо - Вечность

Около трех часов она вернулась в дом Джоша.

Там царила полная неразбериха. Женщины собирались сажать розы именно там, где мужчинам удобнее всего было встать, чтобы красить стены. Женщины утащили лестницы у тех, кто латал крышу, а маляры, в свою очередь, отбирали лестницы у женщин. В этом хаосе ничего невозможно было понять, а страсти все накалялись, поскольку каждый спешил закончить свою работу до захода солнца.

Кэрри присела в сторонке, жуя хлеб с маслом и периодически скармливая лакомые кусочки Чу-Чу. Потом она раздала деньги тем, кто уже справился со своей задачей, и при этом особо не беспокоилась за качество работы, потому что видно было, что все стараются на совесть.

На дворе стояло лето, солнце, слава богу, заходило поздно. Так что, когда небо окрасили багряные лучи заката, дом выглядел уже совершенно неузнаваемым. Из выровненной трубы струился легкий дымок, и даже несмотря на едкую вонь, которую распространяла еще не высохшая краска, до Кэрри доносилось благоухание ростбифа и, кажется, морковного рагу.

Уже смеркалось, но, к счастью, Джош и дети не вернулись до того, как последняя смертельно уставшая женщина успела покинуть дом, зажимая в кулаке заработанные деньги. Кэрри покинула свой пост под раскидистым деревом и направилась к дому, пребывая в полной уверенности, что ей после такого трудного дня необходимо принять горячую ванну. Она это заслужила. Кэрри заранее позаботилась о том, чтобы в жестяное корыто, установленное в спальне, налили несколько ведер горячей воды, так что ей оставалось только раздеться (что, кстати, было не такой уж легкой задачей, учитывая количество пуговиц на ее одежде) и погрузиться в воду. Улыбаясь в предвкушении того, как Джош будет рассыпаться перед ней в извинениях, она вошла в дом.

Когда Джош и дети выехали из леса по тропинке, ведущей к дому, все трое — верхом на одной лошади — просто остолбенели, не веря своим глазам.

Поначалу Джош даже подумал, что заблудился.

Он повернул лошадь и поехал по тропке назад. Но ведь вот осиновая роща, которая, он точно это знал, находится немного на отшибе от остального леса, а вот старая сторожевая вышка. Теперь он твердо был уверен, что не сбивался с дороги.

Джош снова развернулся, направился обратно к дому и остановился перед ним. С неба струился лунный свет, хорошо освещавший небольшое строение; однако это не было той развалюхой, которую они покинули сегодня утром. Это был опрятный домик с крылечком, с белыми свежевыкрашенными стенами взамен серых закопченных досок. Вокруг дома цвели розы, а в оконных рамах поблескивали новые стекла.

— К нам приходил добрый волшебник? — ахнула Даллас. Она даже протерла кулачками глаза, чтобы проверить, не спит ли она и не снится ли ей вся эта роскошь.

— Нечто в этом роде, — процедил сквозь зубы Джош. — Добрый волшебник с кучей денег. Денег ее папаши.

Джош спрыгнул с лошади, помог детям сойти вниз и взялся за ручку входной двери. Дверь, которая теперь легко ходила на смазанных петлях, бесшумно распахнулась.

Комната, куда они вошли, была озарена светом нескольких свечей и керосиновых ламп. У стены стояла новая плита, покрытая голубой эмалью и выглядевшая очень нарядно. Стены, оклеенные теперь веселенькими розовыми обоями, чуть ли не сверкали. На полу повсюду лежали коврики, стол, сервированный симпатичными фарфоровыми тарелочками, был накрыт скатертью.

— Это просто сказочный замок, — восхищенно выдохнула Даллас, и Джош вздрогнул. Девочка была слишком мала, чтобы помнить иные времена, кроме тех, когда она жила в грязной хибаре, ела скудную пищу, играла на голом полу и имела отца-неудачника. Она не могла припомнить, когда ее родной отец, а не чужой дядя, давал ей то, что ей было необходимо.

Когда Джош взглянул на сына, он увидел, что мальчик не меньше ошеломлен всем этим великолепием. Джош почувствовал, как в нем закипает злость, потому что его самого-то и не было в числе тех, кто благоустроил его детям их дом и приготовил вкусную пищу, словом, дал им самые элементарные удобства, так необходимые каждому человеку. Этим «кем-то» оказалась богачка с Восточного побережья, которая ворвалась в их жизнь, загоревшись мыслью осыпать своими милостями бедную, несчастную семью, прозябающую в нищете где-то высоко в горах. Как ей, должно быть, нравилось играть роль Доброго Волшебника, как выразилась Даллас. Когда для Кэрри настанет пора покидать эти места, она уедет с чувством выполненного долга. Еще бы, ведь она облагодетельствовала такую обездоленную семью, подарив ей целую неделю райской жизни. Ее совесть будет чиста, и чувство вины никогда не посетит ее — ведь она столько сделала для бедных крошек. Но когда дети будут оплакивать разлуку с ней, успокаивать их придется только Джошу, и никому больше.

Когда взгляд Джоша упал на закрытую дверь спальни, он еще крепче стиснул зубы и решительно взялся за ручку. Но, распахнув дверь, он почти забыл о своем гневе, потому что его взору предстала сама Маленькая Мисс Милосердие собственной персоной, сидевшая в большой ванне по шею в воде с мыльной пеной. Ее лицо раскраснелось от жары, густые волосы были небрежно сколоты на затылке и беспорядочной массой свисали по обеим сторонам ее лица, а грудь чуть-чуть выступала над поверхностью воды. Джош ошарашенно уставился на нее, замерев в дверях.

— Добрый вечер, — пропела Кэрри, поправляя тяжелый узел волос, который начал валиться на один бок. На лице Джоша промелькнула тень желания, а самодовольное, нахальное выражение, так бесившее Кэрри, бесследно исчезло. — Как прошел день? — поинтересовалась она светским тоном, как будто они находились на официальном приеме, хотя уже успела обратить внимание на ветхую, грязную рабочую одежду Джоша, которая шла ему гораздо меньше, чем вчерашний смокинг.

Кто-то, наверное, неплохо смотрится в парусиновых брюках и холщовой рубашке, но Джош выглядел в них так, как будто надел чужую личину.

Пока Джош старался взять себя в руки, он вдруг понял, что живет совсем не той жизнью, которой ему хотелось бы жить и какая, собственно, должна была быть у него. Когда последний раз женщина, сидя в ванне, приветствовала его? И как давно он развлекался с красотками в свое удовольствие? Нет, теперь он был разумным, серьезным, рассудительным человеком — отцом семейства, и у него не было ни времени, ни охоты думать о разных пустяках. А в число этих пустяков входили самые приятные вещи на свете, вещи, за которые он бы все отдал, как, например, за возможность закрыть сейчас за собой дверь и залезть в ванну к этой прелестной, восхитительной молодой женщине, от которой исходил какой-то пьянящий аромат.

Он расправил плечи.