Трейси Шевалье - Дева в голубом

— А Сюзанна тоже с вами занималась?

— С женой, — покачал головой он.

Отец говорил мне, что она умерла, но, когда и отчего, не помню.

— От рака, — словно отвечая на незаданный вопрос, сказал Якоб. — Пять лет назад.

— Извините, — неловко сказала я и, понимая, что этого мало, добавила: — Вам все еще не хватает ее?

— Ну конечно, — грустно улыбнулся Якоб. — А ты-то замужем?

— Да, — смущенно ответила я и тут же сменила тему: — Ну что, посмотрим Библию?

— Лучше до утра отложим, светлее будет. К тому же хоть ты и получше сейчас выглядишь, все равно бледная. А ты, часом, не беременна?

Я прямо-таки вздрогнула от удивления — настолько просто он задал этот вопрос.

— Нет-нет, с чего вы взяли? Я… не знаю уж, откуда этот обморок, но тут что-то другое. Может, дело в том, что в последние несколько месяцев я плохо спала. А прошлой ночью так и вовсе глаз не сомкнула.

Вспомнив кровать Жана Поля, я осеклась и медленно покачала головой. Как объяснить ему мое положение?

Мы явно вступили на шаткую почву; выручил Якоб, сменивший тему разговора:

— Ну и чем же ты в этой жизни занимаешься?

— Работаю, вернее, работала в Америке, акушеркой.

— Правда? — Якоб буквально просиял. — Отличная профессия!

Я посмотрела на вазу с грушами и улыбнулась. Когда-то то же самое сказала мадам Сентье.

— Это правда, профессия хорошая, — согласилась я.

— Ну, в таком случае ты уж точно знала бы, коли забеременела.

— Да уж не без этого, — усмехнулась я.

Обычно я сразу могу определить беременность, даже самую раннюю. Все видно по тому, как женщина словно бы несет самое себя, тело ее облекает, подобно пузырю, что-то такое, чего она сама еще не знает. Взять хоть Сюзанну — я сразу поняла, что она беременна: в глазах какое-то отрешенное выражение, будто она прислушивается к словам, звучащим где-то в глубине ее самой, на иностранном языке, и вовсе не обязательно, нравится ли ей то, что она слышит, не важно, разбирает она смысл сказанного или нет.

Я посмотрела на открытое лицо Якоба и подумала, что он пока ничего не знает. Вот забавно: он считает меня членом семьи, достаточно близким, чтобы задавать интимные вопросы, но все же не настолько близким, чтобы бояться услышать ответ. С дочерью такой прямоты он бы себе не позволил.

Этой ночью я спала плохо. Не давали покоя всякие мысли — о Рике, Жане Поле, самой себе. Ни до чего я, конечно, не додумалась. В конце концов я все же задремала, но все равно проснулась чуть свет.

Прихватив Библию, я спустилась вниз. Сюзанна и Якоб уже были за столом, оба погруженные в чтение газет. Тут же сидел какой-то бледнолицый мужчина с пронзительно-рыжими волосами, напоминавшими цветом скорее морковку, нежели, как у меня, каштан. Ресницы и брови у него были тоже рыжими, что придавало всему его облику что-то неопределенное. При моем появлении он встал и протянул руку.

— Элла, это мой друг Ян, — представила его Сюзанна.

Она выглядела усталой; ее кофе стоял нетронутым, пенка пошла мелкой рябью.

«Так-так, — подумала я, — вот он, стало быть, будущий отец». Рукопожатие его было вялым.

— Извините, что не смог быть здесь вчера, когда вы приехали, — сказал он на безупречном английском. — Играл на концерте в Лозанне и вернулся только к полуночи.

— На чем же вы играете?

— На флейте.

Я улыбнулась — отчасти его слишком правильному английскому, отчасти тому, что он и сам немного напоминает флейту: худой, с короткими конечностями и некоторой напряженностью в ногах и груди — как у оловянного человечка из «Страны Оз».

— Вы ведь не швейцарец?

— Нет, голландец.

— Ясно.

Я никак не могла придумать, что бы еще сказать, его чопорность сковывала меня. Ян продолжал стоять. Я неловко повернулась к Якобу:

— Положу Библию в соседней комнате, после завтрака посмотрите, ладно?

Он кивнул. Я вернулась в холл и подергала другую дверь. Она вела в большую, вытянутую в длину, залитую солнцем комнату с кремовыми стенами, незаконченными деревянными панелями и сверкающим плиточным полом. Мебели тут было немного — диван и два продавленных кресла. Как и в спальне, голые стены. В дальнем углу комнаты стоял черный рояль с закрытой крышкой. Напротив него — небольшой клавесин из палисандрового дерева.

Я положила Библию на рояль и, подойдя к окну, бросила взгляд, первый по существу, на Мутье.

Вокруг и позади, на склоне холма, были беспорядочно разбросаны дома серого или кремового цвета, с крутой островерхой крышей, венчающейся выступом, похожим на расклешенную юбку. Дома были выше и новее, чем в Лиле, со свежевыкрашенными ставнями умеренно-красного, или зеленого, или коричневого цвета, хотя как раз в доме напротив ставни на удивление отличались от всех остальных — пронзительно-голубые. Я открыла окно и высунулась: а у самого-то Якоба, интересно, какие? Выяснилось, что вообще некрашеные, из натурального дерева цвета жженого сахара.

Я услышала за спиной шаги и быстро отошла от окна. Посреди комнаты с двумя чашками кофе в руках стоял Якоб и весело смеялся.

— Ara, уже за соседями шпионишь. — Он протянул мне кофе.

— Вообще-то я рассматривала ваши ставни, — хмыкнула я. — Любопытный цвет.

— Ну и как они тебе?

Я подняла большой палец.

— Ладно, где эта твоя Библия? Ах вот она. Прекрасно, а теперь можешь отправляться домой, — шутливо сказал он.

Мы устроились на диване. Открыв книгу на первой странице, Якоб долго и с явным удовольствием изучал перечень имен. Затем повернулся, извлек из книжного шкафа обвязанную лентой пачку бумаг, открыл ее и начал раскладывать листы на полу. Бумаги давно пожелтели, лента дышала на ладан.

— Это семейное древо, составленное моим дедом, — пояснил Якоб.

Почерк был ясный, линии четкие, но даже при этом разобраться в их переплетении было нелегко: ветви вдруг отклонялись далеко в сторону, тут и там между ними зияли провалы, косые линии пересекались с прямыми. Когда Якоб выложил последний лист, глазам моим предстал не прямоугольник или пирамида, а изломанная фигура, мешанина сведений, лоскутное одеяло, сметанное на живую нитку.

Мы склонились над рисунком. Повсюду мелькали имена: Сюзанна, Анна, Якоб, Жан. Наверху их было поменьше, а венчалась крона именами Этьена и Жана Турнье.

— И где же ваш дед нашел все это?

— О, в самых разных местах. Кое-что — в hфtel de ville, у них там целое хранилище документов, датирующихся как минимум восемнадцатым веком. А может, и раньше. Он годами рылся в них. А теперь и ты свою лепту внесла — Францию охватила. Ну-ка, расскажи мне, как ты отыскала эту семейную Библию.

Я кратко поведала историю поисков, упомянула Матильду и месье Журдена, умолчав о Жане Поле.

— Какое удивительное стечение обстоятельств! Тебе повезло. И ты поехала в такую даль, только чтобы поделиться со мной своим открытием? — Якоб любовно погладил кожаный переплет книги. За его словами угадывался вопрос, но я предпочла не расслышать его. Мой стремительный визит, смысл которого состоял лишь в том, чтобы продемонстрировать ему Библию, явно казался Якобу слишком экстравагантным, но открыться ему я не могла: он слишком походил на моего отца. А мне и в голову бы не пришло рассказывать родителям о том, что я только что себе позволила, о том, что осталось позади.