Трейси Шевалье - Дева в голубом

Мы принялись копать землю у одного из углов плиты и в конце концов дошли до фундамента. Времени на это потребовалось немало, уже больно много чего налипло на пол. Я вовсю орудовала лопатой, время от времени останавливаясь и стирая заливающий глаза пот.

Люсьен установил на край плиты металлическую конструкцию и надежно зажал ее зубчатыми тисками. Лишь теперь мы поднялись и, придирчиво осмотрев плиту, очистили лопату и лом от налипшей земли.

Покончив с этим, мы заспорили, кому оставаться в доме и вытягивать трос, а кому садиться за руль.

— Видите, здесь не очень складно получилось, — говорил Люсьен, озабоченно поглядывая на трос. — Угол не тот. Трос будет тереться об окно, вот здесь, и о дымоход. — Он осветил фонарем эти места. — Глядишь, перетрется. И нагрузка на скобы распределяется неравномерно, потому что не получилось подвесить шкив прямо над плитой, видите, он немного скособочен. Я попытался сделать противовес, но все равно разница есть, и одна из скоб может соскочить. Затем — перекладина. Она недостаточно прочная, чтобы выдержать вес плиты. В общем, лучше, если за всем этим прослежу я.

— Не пойдет.

— Элла…

— Останусь здесь я. Я вполне справлюсь и с тросом, и со скобами, и с le palan.

Тон, каким это было сказано, заставил Люсьена отступить. Он подошел к окошку и выглянул наружу.

— Ладно, уговорили, — негромко сказал он. — Останетесь здесь с фонарем. Если трос начнет перетираться, или скоба соскочит, или вообще надо будет остановить машину, посветите фонарем вот в это зеркальце. — Он направил луч на зеркало, установленное на левой стороне капота. Отразившись от стекла, луч ударил нам прямо в глаза. — Когда плита поднимется на достаточную высоту, — продолжал Люсьен, — опять-таки светите сюда же, это будет сигнал, что пора останавливаться.

Я кивнула, взяла у него фонарь и осветила ему путь к окну. Отворилось оно с таким скрежетом, что меня передернуло, как от электрического тока. Пролезая в окно, Люсьен оглянулся. Я слабо улыбнулась, он не ответил на улыбку. Вид у него был озабоченный.

Сжавшись в комок от напряжения, я заняла место у окошка. Слава Богу, за делом хоть тошнота прошла, и при всей абсурдности ситуации я чувствовала, что нахожусь там, где и должна находиться. И хорошо, что со мной Люсьен: я слишком мало знаю его, чтобы пускаться в объяснения, которые наверняка пришлось бы давать Рику или Жану Полю, а с другой стороны, его настольно занимает техническая сторона задачи, что он и сам почти не задает вопросов, а зачем, собственно, надо ее решать.

Дождь кончился, хотя отовсюду было слышно, как капли тяжело падают на землю. Затарахтел и принялся отплевываться старенький двигатель. Люсьен включил фары и высунул голову из окна. Я взмахнула рукой. Медленно, очень медленно, фургон двинулся вперед. Трос пришел в движение, задрожал, натянулся немного. Шкив, подвязанный к перекладине, пополз в мою сторону. Послышался устрашающий скрип; я отпрыгнула назад, решив, что дом вот-вот обвалится и меня засыплет обломками.

Но перекладина выдержала. Я размахивала фонарем, направляя свет то на трос, то на шкив, то вниз, на скобы, закрепленные на плите, то назад на трос, то через окно на фургон. Все требовало внимания, я сосредоточилась, готовая в любой момент распрямиться, как сжатая пружина.

Луч фонаря застыл на несколько мгновений на одной из скоб — вроде она начала ослабевать. Я быстро направила его через окно на зеркало на капоте. Люсьен затормозил в тот самый момент, когда скоба соскочила и все металлическое сооружение с лязгом подбросило к шкиву, после чего оно, задев по дороге дымоход, врезалось в перекладину. Я взвизгнула и прижалась спиной к двери. Сооружение рухнуло на пол. Я принялась тереть изо всех сил лицо. Просунув голову сквозь окошко, Люсьен увидел, что я протираю глаза.

— Не ушибло? — озабоченно спросил он.

— Да нет. Это скоба с плиты соскочила. Сейчас закреплю.

— Справитесь одна?

— Конечно.

Набрав в грудь побольше воздуха, я подошла к этой чертовой железяке.

— Ну-ка, дайте посмотреть, — сказал Люсьен.

Я поднесла ее поближе. К счастью, металл не повредился. Он смотрел, как я ставлю сооружение на место и закрепляю по его примеру скобы. Закончив, я посветила на плиту фонарем, и Люсьен кивнул:

— Хорошо. Знаете, а ведь, пожалуй, мы и на самом деле можем справиться с этим.

Он вернулся к фургону. Я вновь заняла место у окна.

Все началось заново.

Скобы соскакивали еще дважды, но на третий раз закрепились намертво. Люсьен подъезжал к дому медленно, буквально дюйм за дюймом, производя оглушительный шум, но четко выдерживая темп. Вдруг раздался какой-то чавкающий звук, словно кто-то вытаскивает ногу из жижи. Я мгновенно перевела луч фонаря со шкива на печь и увидела, как она медленно, неохотно, но верно — один дюйм, два, три — поднимается над грязным полом. Я застыла на месте. Заскрипела перекладина. Я отошла от окна, наклонилась над плитой и осветила образовавшуюся трещину. Раздался ужасный грохот, скрипела теперь не только перекладина, но и шкив, и слышно было, как ревет за окном, напрягаясь изо всех сил, двигатель старенького фургона. У меня заколотилось сердце. Я не сводила взгляда с черной дыры под печью.

Услышав, как на землю с грохотом обрушился какой-то камень, они так и застыли. Даже лошадь насторожилась.

Изабель и Маленький Жан бросились к двери, Якоб за ними. Изабель первой добежала до дома и дернула за ручку. В тот же самый миг изнутри открылась задвижка и на пороге с покрасневшим, залитым потом лицом показался Этьен. На лице его играла улыбка.

— Заходи, Изабель.

Она вздрогнула при звуке собственного имени и робко обошла мужа. Анна на коленях, с закрытыми глазами стояла у новой печи. На плите были расставлены свечи. Неподалеку, слегка наклонив голову, стоял Гаспар. Он даже не пошевелился и не поднял глаз, когда вошли Изабель с мальчиками. «А ведь я уже видела Анну в такой позе, — подумала Изабель. — Тогда она тоже молилась у печи».

В глаза мне бросилось что-то голубое — в черной дыре лежал клочок голубой материи. Плита поднялась уже на пять дюймов, я всматривалась и всматривалась в темноту, ничего не понимая; потом она подалась еще на дюйм, тут я увидела зубы, и мне все стало ясно. Мне все стало ясно, я громко зарыдала, наклонилась над могилой и прикоснулась к тонкой косточке.

— Это рука ребенка! — крикнула я. — Это…

Я наклонилась ниже, потрогала голубое пальцами и вытащила длинную нитку, пропущенную сквозь прядь волос. Это был голубой цвет Мадонны, а волосы были рыжими, как у меня, и я рыдала не переставая.

Изабель не сводила глаз с печи, установленной на столь необычном месте.

«Наверное, не захотел ждать, — подумала она, — не захотел ждать, пока кто-нибудь поможет, и бросил камень в первом же попавшемся месте».