Эми Хармон - Потерянные сердца

Виски не помогает прийти в себя и не ослабляет путы, стиснувшие мое сердце, но жгучее послевкусие немного отвлекает, и мне удается выдавить из себя все, что мальчики рассказали об индейце, которого случайно подстрелил Уилл. Вашаки спрашивает, велик ли был отряд и как выглядели воины, но я не могу ничего сказать. Мне известно лишь, что их было достаточно, чтобы быстро разделаться с тремя мужчинами и двумя женщинами. Судя по следам копыт, пусть и трудноразличимым, нападавших было девять или десять.

– Почему они не убили твою женщину вместе с остальными? – спрашивает Вашаки.

Я сам задавался этим вопросом, но ответить на него не могу. Ханаби сидит неподвижно, но ее глаза и печально опущенные уголки рта выдают сострадание.

– Мне очень жаль, Джон Лоури, – шепчет она. – Это большое горе.

– Больше никого в караване не было? – уточняет Вашаки. – Они были одни?

Я объясняю, где все случилось, почему они остались одни и как далеко отошли от Бэр-Ривер и Шип-Рок. Вашаки знает эти места под другими названиями, но кивает, когда я описываю ручей и черные скальные выступы и указываю примерное расстояние от того места, где мы находимся сейчас. Когда я заканчиваю, он некоторое время сидит неподвижно, положив руки на колени и выпрямив спину, и молчит, а я и не пытаюсь добиться ответа. Я сам погрузился в усталое оцепенение. Дочь Ханаби проснулась, так что та встает и возвращается с малышкой на руках.

– Покателло, – говорит Ханаби и смотрит на мужа, поджав губы.

Покателло. Тот самый вождь шошонов, ответственный за нападение на солдат. Я молчу, Вашаки тоже.

– Покателло, – настойчиво повторяет Ханаби, не дождавшись ответа.

Вашаки издает недовольный звук, но, кажется, никак не может принять решение. Наконец он снова поднимает на меня взгляд:

– Каждую третью зиму мы отправляемся к месту Собрания.

Как и пауни, большинство племен считают сезоны, а не года, если вообще измеряют время.

– Все шошоны. Северные, восточные и западные, – добавляет он.

Я вспоминаю, что Ханаби говорила об этом, когда мы встретились у Грин-Ривер.

– И сейчас вы направляетесь туда?

– Да. – Он тяжело вздыхает. – Покателло будет там.

– Я не уверен, что это сделали люди Покателло, – возражаю я.

– Это были они, – просто отвечает Вашаки. – Это их земли. Он погонит украденных животных к месту встречи. Там он их обменяет. И твою женщину тоже… Или убьет. И белые люди так и не узнают, кто виноват. – Он пожимает плечами. – Но новости о нападении распространятся среди белых, и плохо будет всем племенам. Всем шошонам. Всему народу.

Его голос звучит так уверенно, и о судьбе Наоми он говорит совершенно бесстрастно.

– Вы отведете меня туда? – выговариваю я, с трудом сдерживая гнев.

– Он не отдаст ее тебе. Ты будешь один среди шошонов.

– Он будет не один, – возражает Ханаби, скрестив руки на груди и устремив на мужа яростный взгляд. – С ним будешь ты. И все наше племя.

Вашаки не возражает. Он вглядывается в мое лицо.

– Ты хочешь убить Покателло? Хочешь убить его людей? – спрашивает вождь.

У меня перед глазами встает окровавленная голова Уильяма и лицо Уоррена. Элси Бингам с доброй улыбкой, обожавшая своего неказистого мужа. Уинифред. Уинифред, которую я так любил. Уайатт, Уэбб и бедный Уилл, на чьи плечи свалился огромный груз, слишком тяжелый для двенадцатилетнего мальчишки.

– Да. Я хочу убить его. И его людей. И если я найду свою жену мертвой, я убью его и отнесу скальп ее братьям, чтобы они знали, что я отомстил за содеянное, – клянусь я.

– А если она будет жива? – спрашивает Вашаки. – Если я помогу вернуть ее тебе?

Я не знаю, чего он хочет от меня, поэтому просто жду, сцепив зубы, сдерживая гнев и страх.

– Я отведу тебя к нему, – объявляет Вашаки. – Я отведу тебя на Собрание. Но ты должен пообещать, что, если твоя женщина окажется жива, ты заберешь ее и туа, ребенка, и уйдешь. Не станешь убивать и мстить.

– А если она мертва? – шепотом спрашиваю я.

– Если она мертва, я помогу тебе убить Покателло.

Ханаби склоняет голову, а я сижу в изумленном молчании.

– Но только его. Потом ты уйдешь и не станешь втягивать в это белых людей. Ты не пришлешь сюда их армию, не приведешь солдат к могилам и не покажешь пальцем на виновных.

Ханаби поднимает на меня встревоженный взгляд, ожидая моего ответа.

– Ты понимаешь? – спрашивает Вашаки, и его голос звучит почти ласково.

– Иначе пострадает не только Покателло и его люди, – говорю я, прекрасно все понимая, хотя мне и не хочется в этом признаваться.

Он кивает:

– Нывы, наш народ. Расплачиваться придется всем.

Я закрывают глаза руками, как сделал Уилл, пытаясь стереть из памяти увиденные ужасы.

– Твоя женщина сильная? – так же мягко спрашивает Вашаки.

– Да, – шепчу я. – Очень сильная.

– Тогда мы пойдем и вернем ее.

Человека, который вырвал у меня Ульфа и отдал своей жене, зовут Биагви. Он единственный, кто никого не убил, о чем я жалею. Лучше бы он убил меня. Тот, который притащил меня за волосы в свое жилище, – это, кажется, сын Бии. Его зовут Магвич. Он убил папу.

Только так я их и различаю. Тот, кто схватил меня и Ульфа. Тот, кто убил папу. Вот этот убил Уоррена. Вот этот ударил Гомера Бингама, а вот этот снял с него скальп. Я не видела, как умерли мама и Элси, но я знаю, у кого их скальпы. Я знаю, кто сжег повозки. Среди воинов есть их вождь, но я не знаю, как его зовут.

Мы идем весь день, направляясь туда, куда не сворачивает ни один караван. Мы идем на север. Утром второго дня мы проходим примерно в миле от высоких белых стен, обмазанных глиной. Возле стен виднеются круги из повозок и кучки хижин, и я вздрагиваю, осознав, что это, должно быть, Форт-Холл. Интересно, что сделают индейцы, если я побегу к фургонам? Погонится ли Магвич за мной, вскочив на коня? Или их вождь просто выпустит стрелу мне в спину? Это меня не очень пугает. Может, я даже смогла бы убежать. Но я не могу бросить Ульфа, поэтому продолжаю идти. Мы слишком далеко, чтобы кто-нибудь возле форта заметил белую женщину среди индейцев, тем более я одета как они.

Бия забрала у меня желтое платье, расчесала мне волосы странным бруском, похожим на сосновую шишку, и заплела их в косу. Моя одежда была совсем истрепанной и грязной, но я очень разозлилась, обнаружив, что она исчезла. Платье и лосины из светлой оленьей кожи, которые дала мне Бия, оказались слишком плотными для августовского тепла, и я мучаюсь от жары под палящим солнцем.

Мы куда-то направляемся. К какой-то цели. Мы идем уже несколько дней и ни разу не разбивали постоянный лагерь, но все это не похоже на погоню за стадом. Бия нагрузила меня, как вьючного мула, и не отходит от меня ни на шаг. Я поняла, что «Бия» – это не имя. Это слово «мать». Пия? Бия? Я не слышу разницы. Она мать Магвича, а теперь считает и меня своей дочерью. Я все понимаю, когда старуха показывает мне жену Биагви, которая несет Ульфа за спиной. Его белое личико и светлые волосы резко выделяются на фоне темной заплечной сумки.