Дэнис Аллен - Его сильные руки

Лет до десяти сыновьям белых плантаторов разрешалось играть с детьми рабов, когда те не были заняты в поле или не выполняли работу по дому. Но когда сын плантатора отправлялся в школу, дружеские отношения сами собой заканчивались и обычно предавались забвению.

Однако Люсьен не забыл о дружбе с Роем. Когда они подросли, стало очевидно, что им уготовано разное будущее. Отец Люсьена не одобрял продолжения этих отношений, хотя при этом не возражал бы, если бы сын захотел переспать с какой-нибудь молоденькой рабыней. Люсьен никогда не понимал и не принимал этих издавна установленных порядков.

Люсьен не был уверен, что хочет вести тот образ жизни, который отец с гордостью навязывал ему. Он всегда подвергал сомнению креольскую традицию и общественное устройство Юга. Он не понимал, почему нужно продолжать поступать так, а не иначе только потому, что так проще и так было заведено.

То, что Люсьен бунтовал против того, что было дорого и близко Жан-Люку Делакруа, приводило отца в ярость, и он решил преподать сыну хороший урок. Он «в последний раз» велел сыну порвать дружеские отношения с Роем, угрожая наказанием, но отлично понимал, что юноши его не послушаются. Их застали вместе на рыбалке, поймали и привели к Жан-Люку на расправу. Никакого раскаяния молодые люди не испытывали.

Жан-Люк приказал сыну дать Рою двадцать ударов кнутом. Люсьен пришел в ужас и наотрез отказался. Тогда отец сказал, что если тот не согласится, его приятель Шарль Боден, который случайно оказался у них в гостях, с радостью выпорет его самого.

Зная кровожадность и жестокость Бодена, Люсьен был вынужден наказать друга. Он нарочно сжимал кнут не крепко, чтобы экзекуция прошла для Роя не так болезненно, но Боден заметил это, вышел вперед и показал, как это следует делать правильно. Люсьен в течение всей пытки был не в себе и старался не причинять Рою боли, но он понимал, что если не станет бить его достаточно сильно, то Боден с удовольствием заберет кнут и заменит его.

Этот день стал поворотным пунктом в судьбе Люсьена. Они с Роем больше никогда не разговаривали. Люсьен возненавидел Бодена и проникся жалостью и презрением к отцу. И еще он понял, что никогда не станет рабовладельцем.

Он уехал из дома в школу и не возвращался к родителям даже на каникулы, а потом отправился в Европу, где получил образование и прожил до тридцати лет. Два года назад Люсьен вернулся в Новый Орлеан другим человеком. Теперь он раздражал отца другим способом. Люсьен публично больше не осуждал рабство и прочие семейные традиции, которые глубоко укоренились в старомодном сердце Жан-Люка, но зато превратился в беззаботного лоботряса. Он не проявлял никакого интереса к делам поместья, которое собирался унаследовать, и занимался только тем, что волочился за девицами и играл в карты.

За несколько месяцев до своего возвращения в Штаты Люсьен решил вести двойную жизнь. Он знал, что на Юге ничто не изменилось за время его отсутствия, и понимал, что сможет вернуться домой только при условии, что сам внесет в жизнь некоторые коррективы. За границей его отрицательное отношение к рабству не изменилось, а еще более укрепилось. Картина же того, что случилось летним днем почти двадцать лет назад, в его памяти стала еще ярче. Он тверда усвоил: рабство бесчеловечно и недопустимо. Так на свет появились Денди Делакруа и Ренар.

Люсьен часто навещал мать и оказывался, таким образом, в обществе отца, что было мучительно для обоих. В том, что мать вернулась в город, было еще одно неудобство. Теперь, когда начался этот безумный светский сезон, мадам Делакруа возобновит разговоры о том, что недопустимо еще на год откладывать брак и что он должен немедленно выбрать невесту из числа благородных девиц высшего креольского общества. Весь предыдущий год мать намекала на то, что добродетельная шестнадцатилетняя Лилиан Шевалье устроила бы ее в качестве невестки как нельзя лучше.

Люсьен подумал о волоокой черноволосой мадемуазель Шевалье, которая была на семнадцать лет его моложе, – такая благочинная и тихая. Аристократическая чистокровность ее семьи подтверждена документами, хранящимися с незапамятных времен под сводами собора Святого Людовика.

Мадемуазель Шевалье, как и большинство креольских девушек, воспитывалась монахинями монастыря Святой Урсулы в высокоморальном духе, побуждающем всех девиц на выданье сидеть на балах с плотно сдвинутыми коленями и потупленным взором. Для ее супруга должно быть величайшей честью раздвинуть эти девственно сомкнутые колени и приучить свою безответную жену к движениям и звукам, сопровождающим брачное соитие, которое произойдет в затемненной из скромности спальне. И так всегда они будут сходиться на брачном ложе не для того, чтобы любить друг друга, а чтобы произвести на свет очередного чистокровного продолжателя креольской династии.

Люсьен отказывался пожертвовать своей свободой ради вступления в такой фальшивый союз. К тому же, если он женится, это будет несправедливо по отношению к его избраннице – креолке или нет. Его тайная деятельность слишком опасна, чтобы он мог обременить себя семейными узами.

Он подумал об Энни Уэстон. Они не виделись с тех пор, как «Бельведер» пришвартовался в порту Нового Орлеана, но это не мешало Люсьену беспрестанно вспоминать о ней. Он старался стереть из памяти ее золотистый образ и поэтому чаще навещал свою любовницу Микаэлу, надеясь забыться в безудержных оргиях. Но все было напрасно. Он все сильнее хотел Энни.

Иногда, часами бездельничая, он придумывал повод для визита к Кэтрин Гриммс. Но здравый смысл всегда брал верх над желанием, и он воздерживался от визитов, по крайней мере от официальных. Это не мешало Люсьену под покровом ночи проезжать в экипаже по улице, где она жила, притормаживать у входа и смотреть на окно спальни Энни.

Дважды ему повезло увидеть ее, когда она высунулась из окна, чтобы подышать свежим ночным воздухом. Золотистые локоны рассыпались по ее плечам и блестели в лунном свете. Напротив ее окна росло дерево, по которому легко можно было бы забраться в комнату. Дни шли, и дерево казалось Люсьену все более соблазнительным путем. Однажды он заберется по нему в комнату Энни, когда та будет спать. А потом…

Он не осмеливался представить себе, что будет потом. Достаточно лишь посмотреть на нее. Или, может быть, один раз поцеловать…

Внезапный порыв ветерка охладил разгоряченное лицо Люсьена. Он запрокинул голову и закрыл глаза, наслаждаясь ночной свежестью. Она напомнила ему горный ветер, дувший через заснеженные долины Швейцарии в сторону северной Франции, или бодрящую речную прохладу побережья Темзы. Люсьен услышал в ветре насмешливый шепот прежних мест и отзвук давних времен.