Николь Берд - Красавица в черном

Наступило молчание. Их глаза встретились. Сдерживаемые эмоции рвались наружу.

– И ты из-за такого пустяка подвергаешь сомнению честь матери? То, что она спрятала письмо, еще ни о чем не говорит!

– Само по себе нет. Но после ее смерти и после смерти отца одна из горничных во время уборки нашла тайник за панелью в ее спальне. Я обнаружил там письма и еще несколько безделушек.

– Письма? От кого?

– От мужчины. И этот мужчина подписывался «Навеки твой».

– И ты их прочитал? – Лицо Габриеля исказилось от гнева и отвращения.

– Нет! Я сжег их. Она имела право на тайные чувства. Лицо Габриеля начало медленно краснеть.

– Я тебе не верю.

Ничего удивительного, что его брат отказывался верить в то, что у матери был тайный роман. Ведь он таким образом оказывался незаконным сыном, и все, что он думал о себе прежде, рушилось в одно мгновение. Джону должно было доставить удовольствие то, как его рафинированный братец, убитый этим известием, на глазах теряет весь свой лоск, как рассыпаются в прах его изысканные манеры, сокрушенные тайной, настигшей его из прошлого.

Но вместо этого Джон почувствовал, как гнев, который он так долго в себе лелеял, истощился. Марианна советовала ему помириться, хотя он и не был уверен, что сумеет найти подходящие слова. Джон вздохнул и произнес:

– Наверное, я ошибся.

– Ты сам в это не веришь, – подозрительно посмотрел на него Габриель.

Мириться приходилось Джону впервые, лгать он тоже не особенно умел.

– Нет, – признался он. – Но ты, если хочешь, можешь в это поверить, я не стану спорить. Она умерла. Она была нашей общей матерью, она любила тебя… Надеюсь, что и меня тоже. Пусть она спит спокойно.

Габриель выпустил его сюртук и прикрыл ладонью глаза, словно желая спрятать эмоции, исказившие его безупречные черты. У Джона даже мелькнуло желание утешить его, но он не двинулся с места. В таком состоянии Габриель мог сбросить его с лестницы.

Но разве старшие братья не должны защищать, наставлять, поддерживать? Если так, он был скверным братом.

Он так и сказал:

– Прости, что я оказался таким никудышным братом. Габриель уставился на него. Джон и сам был изумлен не меньше. Эти слова вылетели сами собой из какого-то скрытого закоулка его души.

– Ты в самом деле так считаешь? – медленно спросил Габриель.

– Да. – Джон мог бы попытаться объяснить, что сначала был слишком молод, чтобы критически оценить собственное поведение, позднее на него повлияла отцовская ненависть. Но это все равно не оправдывало того, что он сделал… или чего не сделал, чтобы защитить младшего брата.

Джон бы не удивился, если б его запоздалое извинение бросили ему обратно в лицо. Молчание все длилось, отягощенное чувствами, которые прежде не выставлялись напоказ. Потом Габриель медленно наклонил голову.

– Хорошо.

Это было самое большое, на что мог рассчитывать Джон, больше чем он заслуживал. Он смотрел, как его брат поворачивается и поднимается по лестнице. На верхней площадке Габриель остановился и обернулся.

– У меня есть еще одна миниатюра, где изображена мать. Экономка сохранила ее и отдала мне после ее смерти. Цирцея сделала с нее копию больших размеров, по-моему, очень удачную. Я пошлю оригинал тебе, раз ты разрешил мне взять другой портрет.

– Спасибо, – хрипло выговорил Джон, радуясь, что брат быстро отвернулся. Он ни за что не хотел, чтобы Габриель увидел слезы на его глазах. У него возникло чувство, словно мать сегодня вернулась к нему. Очень странно, но Джон был уверен, что теперь сможет смотреть на портрет матери, не думая о ее былом равнодушии, о пренебрежении к нему, в котором он себя когда-то убедил. Мнимую нелюбовь матери привил ему отец, вдруг понял Джон. Нет, он не позволит больше отцу управлять им! Матушка любила его, а это значит, что его можно любить!

Глубоко вдохнув, Джон спустился вниз и направился в гостиную. Дам оставили без внимания достаточно надолго! Он сильно потер лицо руками, чтобы стереть следы душевных страданий. Затем велел лакею распахнуть двустворчатую дверь и вошел в комнату.

Дамы сидели в дальнем углу комнаты. На окна, за которыми давно стемнело, были спущены толстые шторы. При свете свечей комната выглядела лучше, чем при дневном освещении. Следы долгих лет запустения не так бросались в глаза. Дворецкий принес на подносе чай.

– Милорд! – Луиза вскочила ему навстречу. – А мы все думали, куда вы пропали. А лорд Габриель разве не присоединится к нам?

– Он устал после долгого пути верхом и решил пораньше лечь, – объяснил Джон.

Луиза слегка загрустила, а Марианна обеспокоенно взглянула на него. Джон позволил Луизе подложить ненужную подушку под спину и налить чаю. Но именно Марианна долила в его чашку немного сливок, как он любил. Некоторое время Джон слушал Луизину болтовню и даже старался отвечать. Не стоит заставлять ее страдать от пренебрежения, реального или воображаемого. Сейчас он понимал, какие глубокие следы могут оставить в человеческом сердце самые незначительные чужие поступки или же, наоборот, отсутствие поступков.

Спустя какое-то время Марианна предложила Луизе поиграть, хотя рояль был безнадежно расстроен. Девушка старалась как могла. Она сыграла и спела с обычным воодушевлением. А Джон сел рядом с Марианной и представил, что они остались наедине. Аплодируя Луизе, он украдкой посматривал на Марианну.

– Я попросил у брата прощения, – вдруг тихо сказал он под громкую игру Луизы. Одобрительный взгляд Марианны вознаградил его за усилия, которых ему стоило извиниться перед Габриелем.

– Я так рада! Я уверена, что вы все же любите друг друга и со временем преодолеете прошлые обиды.

– Кто знает?

– По крайней мере вы попытались, – продолжила она убежденно. – А лорд Габриель производит впечатление порядочного человека.

Она не сомневалась, что у Джона добрые намерения. Сидя с ней рядом, Джон и сам начинал верить в то, что он тоже порядочный и достойный джентльмен, а не зверь, который может проснуться в нем. И еще он боялся, что не достоин любви хорошей женщины, даже до болезни.

Пока Луиза весело барабанила по клавишам из слоновой кости, Марианна смотрела на него доверчиво. Ее взгляд заставил Джона почувствовать себя значительнее, лучше, благороднее.

Джону показалось, что в комнатах повеяло свежестью, стало легче дышать. Копившаяся десятилетиями ненависть теряла свою силу и начала уступать место более чистым эмоциям.

Когда Марианна сказала, что им с Луизой пора спать, Джон испытал сожаление. Он мог бы сидеть так всю ночь, хотя приличия и не позволяли им ничего другого. Он хотел просто сидеть рядом с ней и наслаждаться ее обществом. Джон скрыв свои чувства, склонился к их ручкам. Леди поднялись по лестнице, ведущей в комнаты для гостей. Нет, он все-таки не дикий монгол и не может перебросить женщину через седло и ускакать прочь, как хотел когда-то по приезде в Лондон, проклиная долгие и хлопотные ухаживания.