Сара Блейн - Как женить маркиза

– «Милорд»? – отозвался эхом Вир и вопросительно выгнул черную как смоль бровь. С огорчением он вынужден был признать, что она намеренно устанавливает дистанцию между ними. – Теперь ты моя жена. И уж верно, сумеешь заставить себя звать меня по имени. Мое имя – Гидеон, если ты не знаешь. В крайнем случае можешь называть меня Вир.

– Или ты сама можешь выдумать хоть дюжину подходящих имен для него, когда вы проживете вместе подольше, – поспешила вставить тетушка Джулия, прежде чем Констанс пришлось бы что-то отвечать на недвусмысленный приказ Вира. Было ясно, что добросердечная пожилая дама, успевшая проникнуться симпатией к новобрачной маркизе, сильно огорчена тем, что ей случайно довелось услышать. – Впрочем, Вира, пожалуй, не стоит называть его домашними именами на людях, – добавила она, так что опять стало не совсем ясно, на чьей же она стороне.

– Но, Джулия, – предостерегающе заметил епископ, – ты не должна быть так строга к Виру. Иначе он может подумать, что впал у тебя в немилость, в то время как общеизвестно, что он всегда ходил в любимчиках.

– Вовсе нет, дядя: у тети Джулии в любимчиках всегда ходили девчонки, – ловко встрял Вир, – и ничего удивительного.

– Ну, во всяком случае, они никогда не выпускали лягушек в гостиной во время чаепития и не макали хвост кошки в чернильницу, – заметила тетя Джулия, погрозив маркизу пальцем.

– Протестую, тетя Джулия. – улыбнулся Вир, который был явно по-настоящему к ней привязан. – Это Эльфрида так жестоко обошлась с кошкой. Я только впустил это несчастное животное в вашу гостиную, полную гостей по случаю музыкального вечера.

– И все белое кружевное платье леди Монтескью оказалось заляпанным чернилами. Право, Гидеон, ужасно было с твоей стороны поступить так, – пожурила его тетя Джулия со смехом. – Леди Монтескью до сих пор не простила мне своего погубленного платья.

– Ну, леди Монтескью не простила бы и папе римскому, что он католик, – заметил епископ. – С другой стороны, кто я такой, чтобы судить женщину, которая жертвует так щедро на нужды англиканской церкви?

– В обмен на монумент ее распутному сыну, который скончался в сорокалетнем возрасте от невоздержанной жизни; – не преминула уточнить тетя Джулия. – Впрочем, допускаю, что если бы Господь благословил нас детьми и мы имели бы несчастье пережить их, то я бы чувствовала то же, что леди Монтескью.

– Ну как вы можете говорить так, тетя, – возразил Вир, – когда вы приняли такое большое участие в воспитании двух поколений Рошелей? За одно это вы заслуживаете быть причисленной к лику святых.

За этим заявлением маркиза последовал общий смех. Констанс же не без изумления смотрела на мужа. Ведь человек, за которого она только что вышла замуж, открывался с новой, совершенно неожиданной стороны.

Конечно, эти воспоминания о детстве Вира, рисовавшие его веселым и проказливым мальчишкой, были просто очаровательны, но душевная чувствительность взрослого Вира интересовала ее гораздо больше. Ей и прежде было известно, что он умеет быть очаровательным, когда хочет. Это она узнала еще пять с лишним месяцев назад, в Лондоне, когда пути их пересеклись впервые. Как и то, что он был способен на неподдельную, душевность, тщательно скрываемую от всех, кроме узкого круга близких.

В голове Констанс царила полная неразбериха, усугубляемая тем обстоятельством; что ее, свою жену, маркиз, очевидно, не собирался включать в число людей, которых он дарил своей привязанностью. Любовь в их браке не предполагалась. Он сам заявил, что это так.

Какая же она была дура, что приняла физическое влечение Вира за более глубокое чувство! Наверное, какой-то дефект психики, свойственный всем женщинам, заставляет их всякий раз верить, что мужчинами движут те же инстинкты, что и женщинами. Она не захотела признать очевидное, а именно, что чувства, которые он вызывал в ней и которые, казалось, испытывал сам, были всего лишь физиологической реакцией на ласки. Однако Вир был совершенно честен с ней, он даже сам говорил, что предпочитает возлюбленных с опытом. И неудивительно! Все эти замужние женщины и жрицы Афродиты, с которыми у него были связи прежде, уже давно усвоили важный урок: для Вира физическая близость не имела никакого или почти никакого отношения к любви. Они и не ожидали от него больше того, что он собирался дать. Наблюдая за ним сейчас, она размышляла, действительно ли эти женщины не испытывали никаких чувств во время физического акта любви, как он, очевидно, считал.

Почему-то Констанс сомневалась в этом. Может быть, с некоторыми мужчинами такое и возможно, но не с Вирой. Вир был мужчиной, которого любая женщина полюбила бы с легкостью. Уж Констанс точно оказалась уязвимой для его чар. Вспоминая дурацкие фантазии, которым она предавалась, когда жила в Лэндфорд-Парке, нельзя было не признать, что он сумел похитить ее сердце с самого начала, злодей. А она? Она позволила себе отдаться чувству, которое неизбежно приводит к тому, что женщина клянется в верности мужчине во время свадебной церемонии. Боже правый, как же глупо она себя вела! И ведь он не говорил ничего такого, что могло бы ввести ее в заблуждение и убедить, будто он рассматривает их союз не как брак по расчету. И все равно она позволяла себе тешиться мечтами. Вряд ли она скоро простит себе такую глупость. Несомненно, она получила по заслугам за то, что отбросила обычную практичность, но это ее ни капельки не утешило.

Даже когда ей стало ясно, что никаких чувств он к ней не испытывает да и женился-то из своеобразного понятия о чести, это ничего не изменило. Она понимала, что все равно любит его, безумно и беззаветно. Она была совершенно уверена, что не сможет заставить себя разлюбить его.

С другой стороны, сказала она себе строго, когда, пожелав епископу и его жене доброй ночи, они с Виром пошли к ожидающей их карете, она может избавить его от затруднений, которые испытывает муж, вынужденный терпеть докучливые заботы нелюбимой жены. Ему совершенно не обязательно знать, какие чувства она испытывает к нему. Скрыть свои чувства будет нетрудно. Ведь он в конце концов собирался отвезти ее в какую-то тихую гавань, там оставить одну и приступить к осуществлению своих мстительных планов. Так она по крайней мере поняла из обрывка разговора, который случайно услышала.

Право, нехорошо это было с его стороны. Просто бессовестно. Она-то рассчитывала, что ей позволят принять посильное участие в разоблачении Блейдсдейла. Имела на это право. Ведь Блейдсдейл, в конце концов, сделал то, что ни один мужчина не посмел сделать! Он ударил ее! Будь он проклят за это. И будь он проклят за то, что решил, будто сможет тиранить ее, не говоря уже о состоянии и человеческом достоинстве, либо выдав ее силком замуж за человека, который был ей противен, либо подвергнув всем ужасам заключения в лечебнице для душевнобольных, – и все потому, что она была женщиной! Да, больше ее не удивляло, что мать ушла от такого мужа. Было поразительно, почему она терпела Блейдсдейла так долго. А теперь Вир, человек, за которого она только что вышла замуж, собирался обращаться с ней похожим образом – как с обузой, которую следует устранить на время, пока он будет заниматься более важными делами, к которым допускают только мужчин.