Сабрина Джеффрис - Не соблазняй повесу

Язык Амелии двигался с такой милой неуверенностью и нежностью, что у Лукаса защемило сердце. Понимание того, что она делает такое для него... чтобы успокоить его, прогнать его страхи... О, это возбуждало не меньше, чем сами ласки. Он наклонился, поднял Амелию с колен и заключил в объятия.

– Лукас? – только и прошептала она, обняв его шею.

К черту самолюбие и мужскую гордость!

Лукас прижал Амелию к стене, поднял ее платье вместе с нижней юбкой, подхватил ее ноги под коленки, обвил ими себя за пояс и продвинул свою плоть в разрез ее панталон.

Амелия перехватила губами вырвавшийся у Лукаса стон и поцеловала его так, как никогда еще не целовала прежде, – с неистовой, ничем не сдерживаемой страстью. На губах и во рту у нее сохранился запах и привкус виски. Отдаваясь этому поцелую, Лукас вдруг почувствовал, как исчезают последние остатки его страха.

Когда наступила кульминация, к обоим пришло не передаваемое никакими словами чувство ликующего завершения.

Они стояли, тяжело дыша, целуя друг друга, соприкасаясь разгоряченными телами. В непроницаемом мраке обретенного ими убежища Лукас обнаружил, что мочки ушей Амелии необычайно чувствительны, что от легкого прикосновения его указательного пальца к внутренней стороне ее запястья пульс ее учащается и что ей, видимо, приятно, когда его колючие баки прижимаются к нежной коже ее шеи.

Амелия отвела прядь волос от его уха и прошептала:

– Я уже некоторое время ничего не слышу, а ты?

– И я. – Он прислушался, сосредоточившись на звуках, смысл которых может по-настоящему понять только бывалый солдат, – на таких ритмах природы, как ветер, птичье пение, шорохи земли. – Их нет поблизости, однако они еще не успели уйти далеко.

– Значит, мы пока не можем покинуть убежище, – пробормотала Амелия.

– Не можем до захода солнца.

Амелия довольно долго молчала; ее горячее дыхание согревало Лукасу грудь.

– А как мы узнаем, что солнце зашло?

– Я узнаю. Звуки изменятся. И понизится температура ветерка, который проникает сюда через решетку.

– Ах вот как! Я очень рада, что один из нас умеет замечать подобные вещи.

– Ты была бы немало удивлена, узнав, насколько многому можно научиться, когда находишься в подземной ловушке.

– Расскажи мне, – попросила Амелия. – Пожалуйста. Если только ты не думаешь, что... ну...

– Что это снова сведет меня с ума?

Лукас помолчал. Как ни странно, он больше не чувствует приближение опасной паники. Ему по-прежнему были неприятны закрытое пространство и темнота, но ветерок облегчал положение, а то, что он держал в объятиях Амелию, делало это положение почти сносным.

Почти.

Он соскользнул на пол, потянув Амелию за собой, уселся спиной к стене и усадил Амелию к себе на колени. Когда она прижалась щекой к его щеке, Лукас решился начать свой рассказ:

– Мой корабль был захвачен англичанами уже к концу войны. Я был взят в плен и отправлен в Дартмурскую тюрьму.

– В Девон? Это не так уж далеко оттуда, где живу я. Места отвратительные, что и говорить.

– Уж поверь мне, я это понял. Потому-то я и не был в Балтиморе, когда повесился мой отец. Родители мои знать не знали, что я попал в плен. Они не получили от меня ни одного моего письма. Отец сошел в могилу с убеждением, что я погиб.

– Поэтому он и покончил с собой? Лукас не сразу решился произнести ложь.

– Да. – Старая горечь овладела им. – Потом моя мать услышала от одного из отпущенных пленных, что я вроде бы в Дартмуре. В отчаянии она написала обо всем Кирквуду. Именно он и разыскал меня, а чуть позже добился у британцев, чтобы меня освободили. – Он скрипнул зубами. – Договор о мире был подписан в Генте в марте, но меня освободили только в мае. А некоторых задержали до июля.

– Но это значит, что в апреле ты был еще там.

– Да, – ответил он дрожащим голосом.

– О, Лукас, – проговорила Амелия голосом, полным сострадания, – ты был там во время резни.

Амелии не нужен был ответ Лукаса: она его знала. И это знание причиняло ей острую сердечную боль.

Когда он все-таки произнес: «Да, я там был во время резни», – она не смогла удержаться от слез.

Теперь она поняла – наконец! – за что он так ненавидит англичан. И по какой причине ему трудно принять и понять ее и ее соотечественников. Стараясь, чтобы в голосе у нее не прозвучало ни малейшего намека на оскорбительную для Лукаса жалость, Амелия спросила:

– Ты видел, как это происходило?

– Я слышал. И это было почти столь жетяжко. – Он прижал Амелию к себе так сильно, что она почти не могла дышать. – Когда началась стрельба, я находился в туннеле, который мы рыли, чтобы убежать. Другие заключенные поспешили замаскировать каменной плитой вход в подкоп, не зная, что я еще там. – Тон его сделался холодным и полным горечи. – Красные мундиры были надо мной, они убили семерых моих товарищей-американцев и покалечили более шестидесяти, некоторые из них потом умерли. Все, что я тогда мог, – это слышать вопли.

– Милостивый Боже! – Амелия поцеловала его в щеку. – В газетных отчетах ничего не говорилось о подкопах.

– Британские газеты хранили молчание по крайней мере о половине того, что происходило в Дартмуре. О том, как многие из нас умерли от холода и сырости. О вспышках оспы. О голодных узниках, копающихся в отбросах в поисках еды. – Он вдруг оборвал свою скорбную повесть словами: – Это рассказ не для женских ушек.

– Не имеет значения, я хочу услышать все, – потребовала Амелия, хотя каждое слово Лукаса разрывало ей сердце. – В газетах утверждали, будто заключенные пытались убежать, перелезая через стены, и тогда солдаты стреляли в них.

– Если бы это даже было правдой, тогда за что же стрелять? Война закончилась, и мирный договор был ратифицирован. Нас задерживала в Дартмуре только проклятая бюрократическая волокита, но тем не менее Шортленд, начальник тюрьмы, учинил над нами кровавую расправу. Этот проклятый высокомерный англичанин... – Он умолк, тяжело дыша. Потом опять заговорил: – Этот ублюдок утверждал во время следствия, что мы планировали учинить беспорядки в сельской местности, но это была ложь, чепуха! Его просто взбесила наша стойкость.

– Он заявлял в печати, что предпочел бы иметь дело с двумя тысячами французских заключенных, нежели с двумя сотнями американцев.