Сабрина Джеффрис - Не соблазняй повесу

– Мы ненавидели его, а он ненавидел нас. Не столь важно, что болтал Шортленд, главное, что это он отдал солдатам, приказ стрелять. Одни солдаты стреляли поверх голов толпы, зато другие вели себя как дикие звери и валили заключенных наземь одного за другим. Среди убитых был моряк с того же корабля, что и я, он...

Лукас снова замолчал. Когда он заговорил снова, голос его был таким же твердым и холодным, как сложенные из камня стены убежища священника.

– Мне сказали, что он молил о жизни, но красные мундиры ответили: «Никакой пощады!» – и всадили пулю ему в голову.

У Амелии сдавило горло от боли за него.

– И пока все это происходило, ты был заперт в туннеле?

– Двое суток. Амелию трясло.

– Как такое могло случиться?

– Вечером во время бойни всюду царил хаос. Все следующее утро охрана занималась чисткой. Полдня ушло на то, чтобы смыть кровь, а на то, чтобы убить или изувечить человека, требовалось ведь не больше трех минут. Тысячи заключенных были выведены из камер на поверку, на нее тоже понадобилось несколько часов.

– О тебе забыли.

– До тех пор, пока один из узников, распаленный гневом по поводу бессмысленного и жестокого убийства, не решил вернуться в туннель, чтобы продолжить работу. Он обнаружил меня в бессознательном состоянии. От жажды и голода я был близок к смерти.

– О, милый! – Амелия крепче обняла Лукаса. – Как это все ужасно!

Лукас содрогнулся.

– Я пробовал сдвинуть плиту, но даже для того, чтобы справиться с этим наверху, понадобились усилия по меньшей мере двух человек, а снизу я в одиночку, конечно, ее не мог поднять. К тому же я вынужден был загасить фонарь, который сжигал воздух, необходимый мне для дыхания. Я провел двое суток в полной темноте, гадая, умру ли от удушья или в туннель явятся тюремщики чтобы изрешетить меня пулями, как тех, чьи крики я...

Когда он не окончив фразу, умолк, Амелия склонила голову ему на плечо и заплакала. Она плакала о нем и о перенесенных им жестоких страданиях, о его погибших товарищах, о его отце, который умер с мыслью, что его сын мертв, и даже о его несчастной матери.

Она плакала еще и потому, что понимала: он не заплачет – не может заплакать. Даже теперь, когда он излил душу в этой темной келье, он сидит, выпрямив спину, как солдат, и на щеке у него ни единой слезы.

– Ш-ш, милая, все это было давным-давно. – Он коснулся губами ее щеки. – Не надо больше, прошу тебя.

От того, что он успокаивал ее при таких обстоятельствах, Амелии больше хотелось плакать. Но боль, прозвучавшая у него в голосе, подсказала Амелии, что ее слезы только огорчат и расстроят его, а этого она никак не желала.

Она постаралась привести в порядок свои взбудораженные чувства. Лукас погладил ее по голове.

– Все в порядке, пойми, – произнес он ласково. – Теперь все в порядке.

– Нет, не все в порядке, – возразила Амелия. – Ты не Можешь спускаться в трюм корабля, у тебя не осталось семьи, и ты ненавидишь англичан. Какой же тут порядок?

Он обнял ее, как ребенка.

– Мне безразлично, придется ли мне когда-нибудь снова спускаться в трюм, – это раз, ты теперь моя семья – это два, и я не питаю ненависти ко всем англичанам – это три. Разве только к тем, кто носит красный мундир. – Уткнувшись носом в щеку Амелии, он добавил тихо-тихо: – Я никогда не возненавижу тебя.

– Да уж, лучше не надо, – прошептала Амелия.

Но сколько еще в нем горечи и гнева. Она слышала это в голосе у Лукаса, чувствовала по тому, как напрягались его мускулы, когда он рассказывал свою историю. Много лет должно пройти, прежде чем он все это забудет.

Сможет ли его удовлетворить совместная жизнь с англичанкой? А если нет...

Но не надо об этом думать. Он сказал, что хочет настоящего брака, и она поймает его на слове. Любым способом она должна изгнать тяжелое прошлое из его памяти. И добиться его любви.

Любовь. Труднодостижимая мечта. Полюбит ли ее Лукас? Сможет ли?

Амелия поняла теперь, что любит его. До нее это доходило постепенно, день за днем, и наконец дошло. Она любит его так сильно, что об этом больно думать. И ее сердце будет разбито, если Лукас не ответит на ее чувство.

Справившись со слезами, Амелия положила голову Лукасу на плечо. Со временем она получит от него, что сможет.

– Послушай, дорогая, – заговорил он, – нам, наверное, следует хоть немного поспать, пока есть такая возможность. После того как мы покинем эту нору, нам предстоит долгая бессонная ночь.

– Я не знаю, смогу ли расслабиться настолько, чтобы уснуть.

– Постарайся. – Он раздвинул ноги в стороны, усадил между ними Амелию и прижал ее голову к своей груди. – Но сначала скажи мне, что же это такое – убежище священника?

– Когда шотландский парламент постановил, что быть католиком – преступление и протестанты бросились отыскивать папистов, чтобы заключить их в тюрьму, преданные своей вере католические семьи укрывали священников в особо построенных для этой цели помещениях вроде того, где прячемся мы с тобой. Такие убежища сохранились и в Англии со времен королевы Елизаветы, хочешь – верь, хочешь – нет.

– Я верю. Вы, англичане, любите заставлять ваших врагов прятаться в темноте, – сказал Лукас, но в голосе у него уже было меньше озлобленности и тело не казалось таким напряженным.

Со вздохом она устроилась у него в объятиях и, убаюканная их ласковым теплом и тишиной в убежище, в конце концов уснула.

Лукасу повезло меньше. Рассказав о туннеле, он в какой-то мере избавился от страха, отравляющего душу, но по-прежнему не чувствовал себя вполне спокойно в темном замкнутом помещении.

Скверно было и то, что рассказ о резне пробудил воспоминания о последующих днях. Проведенное британским правительством официальное расследование освободило Шортленда от всякой ответственности. Никто не привлек к ответственности и отдельных солдат, поскольку никому не было известно, кто из них стрелял, а кто нет. Происшедшее было квалифицировано как трагическая ошибка, а обе стороны признаны частично виновными.

Вот так. Безоружные люди были признаны виновными в том, что их хладнокровно убили. Не в пылу сражения и не в интересах войны. Хладнокровно. И ни за что.

Несправедливость происшедшего терзала его душу до сих пор.

Амелия пошевелилась у него в объятиях, что-то пробормотала, и Лукас выбросил из головы мрачные воспоминания. Надо было обдумать иные, более важные вещи – прежде всего наилучшую стратегию их бегства. Возвращаться ли тем путем, каким они сюда попали, или пересечь поле и выйти на проезжую дорогу далеко внизу?

Эти размышления захватили его, а потом и усыпили. Сказалась усталость нескольких бессонных дней и ночей, проведенных в дороге, и Лукас погрузился в неспокойную, прерывающуюся дремоту.