Надежда Бугаёва - Сказка о царевиче-птице и однорукой царевне

Однако почему-то она ощущала себя тем пресловутым несообразительным дитятей, который умудрился сохранить носочки и платьице чистенькими в конце дня и которого прочие замаранные шалуны презрительно ненавидят за подленькую чистоплотность, норовя запачкать ему платьице собственными чумазыми ручками.

Но почему сам Развалов ничего не сказал ей? Она не спала ночами, пытаясь отыскать ответ на этот вопрос. Она знала, что спустя неделю он заходил в издательство, когда её не было на месте. Мучительное волнение охватило её, когда она подумала, что дышит тем же воздухом, каким дышал он какой-то час назад.

Его стихи печатались не каждую неделю, так как журнал стремился удовлетворять самые общие вкусы, и она имела у себя все его номера и часто перечитывала его строки. Сборники Развалова она приобрела все, а «Блики и тени» стал для неё чем-то вроде молитвенника.

Ляля не могла дождаться утра, чтобы вскочить и бежать на работу – где, возможно, она увидит его . Часто она прибегала раньше времени, при каждом вошедшем вскидывала голову, как собака у ворот. Она еле могла усидеть на стуле, жадно прислушивалась к разговорам, пытаясь услышать его имя. Ей иногда не верилось, что он , он живёт в этом же городе, ходит по этим же улицам, видит те же здания и реки, заходит в то же издательство у Обводного. [ имеется в виду издательство А.Ф. Маркса, где издавался журнал «Нива», недалеко от набережной Обводного канала в Петербурге ]

В такие минуты она словно переставала верить в него , и тогда её сознание бывало угнетено и мрачная пелена окутывала его, как будто плотный туман пожирал Невскую набережную. Обычно так бывало вечерами после рабочего дня, когда он опять не приходил, и она долго шла пешком на чужих ногах, смотрела вокруг чужими глазами, с удивлением слышала в себе новые, чужие мысли.

После этого, придя домой, она должна была поскорее добежать до постели и открыть «Блики и тени», чтобы убедиться в его существовании. Утром, на рассвете, она просыпалась с новой надеждой, как будто новая свеча загоралась взамен погасшей. Воистину той ночью на квартирах Раптенбаума не все свечи догорели до подсвечников – одна, напротив, всё же подхватила пламя языческих солнц от алтаря поэтов.

***

Забудь – мы будем лёгкими, как воздух,

Сам ветер будет саблей в наших ножнах.

Забудь – дай сердцу в пепел раскрошиться,

Летает пепел легче всякой птицы.

А если встретят саблями нас люди?

Тогда бороться ветром с ними будем.

А если разлетится в поле пепел?

Тогда узнай в аду меня, мой светик.

***

И вот однажды в пятницу вечером, когда она, собравшись, уже готова была выйти из издательства, её остановили и велели зайти к Г-ну Трепунову, помощнику Г-на Сементковского, следившему за порядком среди служащих обоих полов. Захватите вашу сумку, барышня, сказали ей, заметив, что Ляля Гавриловна хотела оставить портфель на столе.

Она вошла в кабинет Трепунова, где уже сидел некто по фамилии Г-н Рядельников. Кем точно он работал в издательстве, она не знала.

– «Вы у нас прошлого года-с выпускница гимназии», – сверил Г-н Трепунов по своей книге, – «Эспран Ляля Гавриловна-с. Мне бы хотелось избежать сего разговора, барышня, но мы знаем, что вы регулярно и упорно нарушаете правила, заведённые в нашем издательстве.»

Она не понимала. Она ожидала, что он хотел сказать ей что-то насчёт жалованья, которое на днях всем уплатили, а ей почему-то нет.

– «Мы знаем, что вы уносите домой то-с, что вам не принадлежит вовсе.»

– «Это не так», – начала возражать она.

– «Так-с», – спокойно и даже вяло сказал Г-н Трепунов. – «Я знаю. Вы нарочно приходите позже всех, хотя должны сидеть за своим столом в девять часов утра.»

– «Но я всегда прихожу раньше 9-ти утра.»

– «Нет, не приходите-с. Я знаю также, что вы грубите тем, у кого по долгу службы забираете корреспонденцию и прочее-с.»

– «Как это – грублю?»

Неправда его обвинений была так явна, что сама же выдавала себя. Ляле Гавриловне казалось, что вот-вот всё разрешится, уж слишком нарочитой была ложь.

– «Обыкновенно грубите-с. Не слушаете, что вам говорят, вырываете почту из рук-с.»

– «Но я никогда не вырывала…»

– «Вырывали-с, я знаю.»

Как он может знать неправду, то, чего не было, подумала Ляля Гавриловна. Она не успела ответить.

– «И вы переписываете себе в тетрадь сочинения наших уважаемых господ поэтов, кои вам не принадлежат, а вот сие уже есть преступление-с», – добавил Трепунов. Ляля Гавриловна заметила, что Г-н Рядельников ни разу не поднял головы и с безмятежным выражением на лице рассматривал лежащую перед ним бумагу.

– «Позвольте-с вашу сумочку.»

Ляля не соображает, что на это ответить. Это её старый гимназический портфель, которым она продолжает пользоваться и на службе. Трепунов уже ищет в её сумке, выкладывает на стол её вещи. Г-н Рядельников нежно поправляет края у лежащей на столе бумаги.

– «Это ваше-с?»

– «Моё.»

О чём это он? Ляля опять озадь завесы. Его равнодушный голос слабо доходит до неё, а её и вовсе ему не слышен.

– «А это-с?»

– «Моё.»

– «А перьевая ручка-с? Ручка чья-с? Рядельников…»

Ляля должна найти какой-то способ показать им, что ручка её собственная – такие подержанные вещи Маркс не выдаёт работницам.

– «Моя, моя», – кричит она, но вместо крика выходит бубнящий и тихий ответ, сказанный чужим голосом.

– «Правда, ваша-с.»

Неясная тревога начинает волновать Лялю Гавриловну. О чём это он? Что он ищет?

– «Вынужден сообщить, барышня, что вы больше не сможете работать в издательстве журнала "Нива”.»

– «Почему?» – не понимает Ляля Гавриловна. Она чувствует, что вот-вот потеряет всё, и готова солгать любую ложь, не задумываясь.

– «Мне так нравится служить в издательстве, я так полюбила эту работу», – лжёт она, отчаянно утопая в невозмутимости Г-на Трепунова.

– «Никак не возможно-с, барышня, прошу подписать тут», – он подталкивает к Ляле разлинованный журнал.

– «Но я же ничего не сделала», – упорствует она.

– «Подпишите, барышня, всё решено-с.»

– «Пожалуйста, Г-н Тре…»

– «Подписать всё равно надо-с.»

Она подписывает и уходит. Г-н Рядельников продолжает любовно разглядывать свои руки на столе.

Во вторник Ляле Гавриловне выдали выходной листок, но не остатки жалованья: их удержали якобы в счёт истраченной на Лялю Гавриловну канцелярии и порченного ею имущества.

На выходном листке она увидела дату – 25 мая 1899 года.

Её уволили ещё неделю назад.

***

Первой мыслью Ляля Гавриловна подумала, что больше не увидит его .