Сюзанна Энок - Нечто греховное

Разговора их отвлекали разве что приятели и знакомые, лающие поприветствовать их и пожелать им приятного аппетита. Но таковых было немного, доступ в «Уайте» – старейший лондонский клуб консерваторов – был ограничен.

Так что же с ним, черт побери, приключилось? Он чуть было не нарушил их с Мельбурном пятилетнюю добрую традицию!

Шарлемань поправил узел на галстуке, кивнул Кейну, сунул в карман письмо Освальда, которое так и не удосужился прочитать, и сбежал по ступенькам в прихожую. Стэнтон подал ему сухое пальто и почтительно распахнул перед ним двери.

Спустя минуту карета уже уносила его по улице на встречу с братом.

– Добрый день, лорд Шарлемань! – приветствовал его метрдотель в фойе клуба. – Его светлость ожидает вас за вашим обычным столиком, добро пожаловать! Не будет ли каких-нибудь указаний?

– Распорядитесь, чтобы мне подали рому! Мне нужно прогреть мои озябшие косточки!

Себастьян, просматривавший в ожидании брата газеты, при его появлении поднял голову и с досадой воскликнул:

– Ведь я же просил тебя не брать сегодня мой парадный экипаж!

– Я поступил даже того хуже, – усевшись за стол, сказал Шарлемань. – В парке я отпустил кучера, а сам пошел домой пешком. Извини, что немного опоздал. А вот и ром!

Он кивнул бесшумно подошедшему к столику лакею. Тот отвесил ему поклон и ушел.

– По-моему, Кейн был огорчен видом моего промокшего платья.

Шарлемань выпил рюмочку рома.

– Так-так, братец. Слава Богу, что ты не закапал водой персидский ковер в бильярдной, который я недавно купил. Или ты все-таки и там успел напакостить?

– Успокойся, Себастьян, не будь мелочным! Нет, в бильярдную я зайти не успел. Ковер, как я вижу, волнует тебя гораздо больше, чем самочувствие родного брата. Ты превращаешься в старого скрягу!

Шарлемань покачал головой и, вспомнив наконец-то о письме из Гастон-Хауса, достал его из кармана.

– Это мне прислал утром с посыльным Освальд, – сказал он.

– Твой дворецкий? – Герцог удивленно поднял бровь.

– Кто-то пытался проникнуть в мой дом прошлой ночью. Освальд и еще двое лакеев услыхали подозрительный шум и спугнули вора. Но тот успел-таки разбить оконное стекло.

– Странная история! Кто же осмелился залезть в дом одного из Гриффинов?

– Возможно, грабитель решил, что связываться со мной не так опасно, как с тобой, – пошутил Шарлемань.

В Гастон-Хаусе, принадлежавшем когда-то их бабушке по материнской линии, он ежегодно проводил только недели две, желая укрыться от суеты и шума, царящих в Гриффин-Хаусе.

– Будем надеяться, что впредь воры побоятся проникать в твой дом, – сказал герцог. – Одной только своей грозной внешностью твой дворецкий наверняка нагнал на них страху: ведь старина Освальд – настоящий гигант. Между прочим, я заказал для тебя жаркое из ягнятины и тушеные почки. А на закуску у меня есть хорошая новость.

– Неужели Принни и Ливерпул одобрили твою идею создать систему судоходных каналов? – вскинув брови, спросил Шарлемань.

– Ты, братец, угадал. Но я собирался обрадовать тебя вовсе не этим известием. Ты помнишь Реджиналда Берни-Смита?

– Брата виконта Даннона? Он, кажется, банкир.

– Теперь еще и крупный инвестор. Так вот, один из его знакомых в Мадриде изъявил желание приобрести партию хорошего шелка.

Лихорадочно размышляя над резонным ответом, Шарлемань в очередной раз попытался убедить себя в том, что Мельбурн не способен угадывать чужие мысли вопреки твердому убеждению других родственников в обратном, и наконец произнес:

– Я приму это к сведению. Но у меня тоже намечается выгодный вариант.

– В любом случае тебе следует наладить с Берни-Смитом деловой контакт, – сказал герцог. – Он может стать неплохим источником информации.

– Дай мне его адрес, я напишу ему письмо.

– Хорошо. – Мельбурн смерил его испытующим взглядом. – А много ли у тебя потенциальных покупателей? Я бы хотел, честно говоря, взглянуть на эти отменные китайские ткани, вокруг которых разыгрались нешуточные страсти.

– Я устрою их показ, когда Элеонора и Каролина надумают выбрать себе по отрезу на платье, – обещал Шарлемань.

– Насколько мне известно, ты хранишь этот шелк на каком-то неведомом мне складе. Почему бы тебе не перевезти все рулоны в наш амбар?

– Позволь и мне задать тебе один вопрос: чем вызвано твое чрезмерное любопытство к моим коммерческим предприятиям?

– Особых причин для этого нет, – пожав плечами, сказал с улыбкой герцог. – Но раз ты предпочитаешь обстряпывать это дельце тайно, давай сменим тему нашей беседы. Вчера утром Пенелопа, как я подозреваю, без спросу проникла в твой кабинет.

Шарлемань рассеянно кивнул, занятый разглядыванием двух аппетитных блюд, поставленных официантом на стол.

– Я сам невольно спровоцировал этот поступок, проболтавшись, что уже купил для нее подарок ко дню рождения. Вероятно, его-то она и искала. Детское любопытство!

– По-моему, она его обнаружила, – сказал Мельбурн.

– Вряд ли. Я спрятал его не в кабинете, а в ее комнате. Улыбнувшись, Шарлемань принялся за аппетитные яства.

– Тогда кому же предназначалось ожерелье, в котором она явилась на завтрак в столовую? Этот рубин стоит немалых денег. Я велел ей положить его на место, чтобы не огорчать тебя.

Мысленно чертыхнувшись, Шарлемань с безмятежной улыбкой произнес:

– Ах, так вот ты о чем! Эту безделицу я собирался подарить одной особе на память.

– Приятная вещица. И кому же именно она предназначалась? – не унимался герцог.

– Я уже передумал ее дарить, – сказал Шарлемань. – Мои планы изменились.

Он искренне надеялся, что Сарала пока не станет надевать это ожерелье, выходя в свет, чтобы не дать повода для досужих домыслов о его происхождении. Меньше всего на свете ему бы хотелось, чтобы его нелепая попытка улестить ее, с пока еще не ясной ему самому целью, выплыла наружу. Да и сама Сарала вряд ли стремилась привлечь внимание света к их странным отношениям.

Наконец Мельбурн перевел беседу на проблемы торговли с Америкой хлопком-сырцом и табаком и противодействие, которое оказывали ей консервативно настроенные члены палаты лордов, главным образом старики. Но Шарлемань его почти не слушал, размышляя о том, почему он сразу не признался брату, что проспал эту выгодную сделку. Теперь он очутился в нелепейшем положении и не решался лишний раз раскрыть рот, чтобы не проболтаться.

Что же останавливало его – гордыня, смущение, стыд за то, что его обманула смазливая девица, недавно приехавшая в Лондон? Еще три дня назад вину за упущенную выгоду можно было бы взвалить на нее. Но теперь, когда он успел нагородить столько лжи и ерунды, винить во всем приходилось только самого себя. Объяснить же другой свой дурацкий поступок – жаркий поцелуй, подаренный сопернице, – он так и не смог.