Диана Гэблдон - Чужеземец. Запах серы

Когда дверь распахнулась, он поднял голову — что? Там стоял просто человек, худощавого сложения, привлекательный, в порванной льняной рубашке, с взъерошенными волосами. Он прислонился к двери, наблюдая за Джейми.

Потом Рэндалл молча пересек комнату и встал рядом с ним. Он положил руку Джейми на шею, наклонился и освободил прибитую руку, резко выдернув гвоздь, и Джейми едва не потерял сознание. Поставил перед ним стакан бренди, твердой рукой поднял ему голову и помог выпить.

— Потом он поднял мне лицо обеими руками и слизнул капли бренди с моих губ. Я хотел отпрянуть, но я дал слово, поэтому сидел неподвижно.

Рэндалл подержал голову Джейми, испытующе вглядываясь ему в глаза, потом отпустил его и сел на стол.

— Он долго сидел так, ничего не говоря, просто покачивал ногой. Я понятия не имел, чего он хочет, и не собирался угадывать. Я устал, меня немного тошнило от боли в руке. Поэтому я просто опустил голову на руки и отвернулся. — Он тяжело вздохнул. — Через какое-то время я ощутил его руку на голове, но даже не шевельнулся. Он начал гладить меня по волосам, очень нежно, все снова и снова. Больше не было никаких звуков, только его хриплое дыхание и потрескивание огня в жаровне, и думаю-думаю, я ненадолго заснул.

Когда Джейми проснулся, Рэндалл стоял перед ним.

— Чувствуешь себя немного лучше? — спросил Рэндалл легким, любезным тоном.

Джейми молча кивнул и встал. Рэндалл раздел его, стараясь не задеть раненую руку, и отвел к кровати.

— Я дал слово не сопротивляться, но я не собирался ему помогать, поэтому просто стоял, как деревянный. Я думал — пусть он делает, что хочет, но я в этом участвовать не буду… я просто отстранюсь от этого, по крайней мере, в уме.

Тогда Рэндалл улыбнулся и дернул Джейми за правую руку, достаточно сильно, чтобы он упал на кровать. От приступа боли голова закружилась, и его затошнило. Рэндалл встал перед ним на колени и за несколько сокрушительных минут объяснил ему, что отстраниться — это иллюзия.

— Когда он поднялся, то взял нож и провел им мне поперек груди. Порез был неглубоким, но кровь пошла. Он немного посмотрел мне в лицо, потом протянул палец и обмакнул его в кровь. — Голос Джейми стал неровным, он запинался и спотыкался. — Он слизал мою кровь языком, как к-кот, который умывается. Потом снова улыбнулся — очень по-доброму — и склонил голову к моей груди. Я не был связан, но не мог шевельнуться. Я просто… сидел там, пока он языком… это даже не было больно, но очень… странно. Потом он встал и тщательно вытерся полотенцем.

Я смотрела на руку Джейми. Он отвернулся, но рука служила превосходным индикатором чувств. Рассказывая дальше, он судорожно вцепился в край кровати.

— Он… сказал мне… что я восхитительно вкусный. Порез к этому времени перестал кровоточить, но он взял полотенце и потер его, чтобы рана опять открылась.

Костяшки на вцепившейся в кровать руке походили на наросты на бескровной кости.

— Он расстегнул штаны и размазал на себе кровь и сказал, что теперь моя очередь.

Потом Рэндалл подержал Джейми голову, пока его рвало, нежно вытер ему лицо мокрым полотенцем и дал еще бренди, чтобы прополоскать рот.

И так, то нежностью, то злобой, мало-помалу, пользуясь болью, как оружием, он разрушил все барьеры сознания и тела.

Я хотела остановить Джейми, сказать, что ему не нужно продолжать, что он не должен продолжать, но вместо этого сильно прикусила губу, чтобы не выронить слово, и крепко стиснула руки, чтобы удержаться и не прикоснуться к нему.

Он рассказал мне все. Медленные и осознанные удары кнутом вперемешку с поцелуями. Шокирующую боль от ожогов, призванную вырвать его из бессознательного состояния, к которому Джейми так отчаянно стремился, и дальнейшие унижения. Он рассказал мне все, колеблясь, иногда со слезами; гораздо больше, чем я могла выслушать, но я слушала его и молчала, как исповедник. Он иногда вскидывал на меня быстрый взгляд и тут же отводил глаза.

— Я бы выдержал боль, неважно, насколько сильную. Я ожидал, что меня… используют, и думал, что могу выдержать и это. Но я не смог… я… он…

Я свирепо впилась ногтями в ладонь, пытаясь не нарушить молчания.

Джейми беззвучно задрожал, потом снова заговорил, хриплым, но безнадежно твердым голосом.

— Он не просто причинял мне боль или использовал меня. Он занимался со мной любовью, Клэр. Он причинял мне боль — ужасную боль — пока делал это, но это был акт любви. И он заставил меня отвечать ему — будь проклята его душа! Он делал так, что у меня вставал! — Его рука сжалась в кулак и с такой бессильной яростью ударила по спинке, что затряслась вся кровать.

— В… в первый раз он был ужасно осторожен. Он воспользовался маслом и долго размазывал его по мне, прикасаясь ко мне… везде. И я не мог сделать так, чтобы не возбудиться от его прикосновений, как не мог остановить кровь, когда он порезал меня.

Теперь голос Джейми звучал устало и безысходно. Он замолчал и в первый раз с того мига, как я вошла в комнату, посмотрел мне прямо в лицо.

— Клэр, я не хотел думать о тебе. Это было непереносимо — находиться там, нагим, и… вот так… и вспоминать, как я любил тебя. Это походило на богохульство. Я хотел стереть тебя из памяти и просто… существовать, так долго, как придется. Но он не позволил мне и этого. — Его щеки влажно поблескивали, но он не плакал.

— Он говорил. Все это время он разговаривал со мной. Иногда угрозами, иногда о любви, но чаще всего — о тебе.

— Обо мне? — После такого долгого молчания из моего горла вырвалось какое-то карканье.

Джейми кивнул и снова уставился в подушку.

— Ага. Знаешь, он ужасно ревновал к тебе.

— Нет. Нет, я не знала этого.

Джейми снова кивнул.

— О да. Он спрашивал меня — трогал и спрашивал: а она делает так? Может твоя женщина в-возбудить тебя так сильно? — Голос Джейми задрожал. — Я ему не отвечал — не мог. И тогда он стал спрашивать: что, по-моему, ты бы почувствовала, если бы увидела… увидела меня… — Он сильно закусил губу, не в состоянии продолжать.

— Он делал больно, потом прекращал и любил меня, пока у меня не начинал вставать… и тогда он делал очень больно и в самый разгар этой боли брал меня. И все время говорил о тебе, и ты постоянно была у меня перед глазами. Я боролся, мысленно… Я пытался отстраняться от него, пытался отделить сознание от тела, но боль прорывалась насквозь, снова и снова, ломала все барьеры, которые я возводил. Я пытался, Клэр… Господи, я так старался, но…

Он уронил голову в ладони, впившись пальцами в виски, и отрывисто произнес:

— Теперь я знаю, почему юный Элик Макгрегор повесился. Я бы сделал то же самое, не знай я, что это смертный грех. Пусть он проклял меня при жизни, на небесах ему этого не добиться.