Виктория Холт - В Ночь Седьмой Луны

Я услышала, как мальчики зовут меня, и старый Франц повел меня к ним. Я прошла через ворота и оказалась на кладбище, огороженном стенами. Здесь захоронения представляли собой простые могилы с небольшими серыми камнями вместо надгробий. Я обратила внимание, что на некоторый холмиках вообще не было камней.

– Здесь могилы тех, кто похоронен с разрешения членов герцогской семьи, – объяснил Франц. Я последовала за ним, ступая осторожно между захоронениями, к могиле, на которой был установлен более изысканный надгробный камень, чем на остальных. «Графиня фон Плиншен, скончалась в 1858 году» – гласила надпись на этой могиле. Дагоберт сказал, что она умерла при его рождении... во время родов.

Очень печально, – пробормотала я, тронутая почтительным благоговением, с которым он положил розовые орхидеи на ее могилу. Фриц сказал, что его мама тоже умерла, и предложил показать ее могилу. Он взял меня за руку и повел. Я ощущала на себе взгляд Франца, думала об этом печальном месте и сожалела, что фамилия, как они себя называют, не хоронит своих близких на обычных кладбищах, как это везде принято.

Меня глубоко тронул вид Фрица на коленях у этой могилы.. Простая надпись на ней гласила: «Луиза Фрондсберг», и более ничего.

– Она меня очень любила, – сказал Фриц, – но, конечно, я доставлял ей кучу неприятностей.

– Мой дорогой, – сказала я, – наоборот, ты был для нее огромной радостью.

В его глазах вдруг отразилась боль.

– Я не помню ее. Помню только фрау Лихен и потом здесь фрау Грабен.

– Поверь мне, они очень любили тебя.

– Да, – признался он застенчиво, – но это не так, как любит мама.

Еще будут другие в твоей жизни люди, которые полюбят тебя, – уверила я его, и мне показалось, что это его успокоило.

Мы вернулись обратно.

Франц предложил что-нибудь выпить прохладительного, и мы пошли в его имбироподобный домик. В комнате в горшках стояли цветы с почти удушающим запахом. Мы сели за стол, а он налил из бочонка в кружки какого-то напитка, по вкусу похожего на пиво. Мне было все равно, но мальчики пили с удовольствием.

По их словам, Франц сам готовил его. Он делал все сам. Никогда не ездил на материк. Припасы посылали еженедельно, и иногда по несколько недель он оставался совершенно один. Мальчики навещали остров регулярно раз в месяц, и время от времени происходили похороны.

Он был садовником и каменщиком. В старое время было легче. Он помогал отцу, мать умерла, когда он бьл маленьким мальчиком. Женщинам не нравился Могильный остров. Однажды он женился. Но сына не было. Жену от острова бросало в дрожь. Она не ужилась здесь, и однажды ночью, когда он спал, украдкой выбралась из дома и на лодке бежала. Утром, когда он проснулся, ее не было. Он никогда о ней больше не слышал с тех пор и не посмел взять другую жену, даже если бы нашел женщину, захотевшую разделить с ним одинокую жизнь на Могильном острове.

Я с радостью села обратно в лодку. Какой-то жуткостью веяло от Гребер Инзел, и я не могла отделаться от мысли, что старик – Харон, перевозчик мертвых.

Той ночью я проснулась как от толчка. У меня было много сновидений в последние восемь лет, но никогда еще таких отчетливых.

На этот раз мне привиделся Могильный остров: я нашла надпись с именем – Максимилиан, граф Локенбургский, и вдруг надгробная плита приподнялась, и из могилы вышел Максимилиан. Он подошел ко мне, взял меня за руки и обнял. От его объятия несло холодом, я закричала: «Ты умер!» – и проснулась.

Я отбросила одеяло, меня всю трясло. Окно было настежь открыто навстречу горному воздуху. Я зажгла свечу, зная, что не смогу сразу заснуть.

Все возвращалось так отчетливо, как всегда после сновидений, и с этими картинами приходила хорошо известная мне ноющая печаль. Вместе с печалью возвращалось горькое чувство утраты, от которой, я думала, мне никогда не оправиться. Никто не мог мне заменить Максимилиана.

Вдруг я услышала шаги на площадке около мoeй комнаты. Я взглянула на часы, пошел второй час. Кто мог ходить в это время? В крепости находились только дети л две служанки, остальные жили в Рандхаусбурге. Кто-то украдкой пробирался к моей комнате. У двери шаги затихли. Я увидела медленное вращение дверной ручки. Я помнила, что заперла дверь. После приключения в тумане у меня вошло в привычку так делать, и даже дома я запирала дверь.

– Кто там? – спросила я.

Ответа не было. Я прислушалась и услышала удаляющиеся шаги. Кто-то теперь поднимался по лестнице. У меня побежали мурашки на коже; если я права и кто-то поднимался по лестнице, он шел только туда – в комнату в башне – в комнату с привидениями.

Обе служанки в крепости и дети боялись заходить в нее.

Кто же тогда, так крадучись, поднимается туда?

Любопытство победило страх. С момента моего приезда во мне крепло убеждение, что я стою на пороге большого открытия. Я была непонятна сама себе, ибо не знала, действительно ли я прожила то огромнейшее приключение в моей жизни или оно мне приснилось. Я знала, что до тех пор, пока я не узнаю точно что со мной случилось в Ночь Седьмой луны, я не смогу понять себя и не найду душевного равновесия.

Этот лес был свидетелем шести потерянных дней моей жизни, и где-то здесь хранится тайна этих дней. Поэтому мне следует исследовать все неизвестное, пусть это даже не имеет ко мне прямого отношения. Завернувшись в халат, я взяла свечу и отперла дверь. Теперь я ясно слышала шаги по винтовой лестнице.

Я побежала туда, крепко сжимая свечу в трясущейся руке. Кто-то был там. Был ли это быть призрак женщины, обманутой возлюбленным и выбросившейся из окна башни? Отблеск свечи дрожал на каменных ступенях винтовой лестницы. Я была почти у башни. Там была дверь. Мое сердце прыгало от страха, свеча наклонилась в сторону и едва не погасла. У двери в комнату с привидениями стояла фигурка. Она подняла руку к дверной ручке. И тут я поняла, кто это.

– Фрицци, – прошептала я, назвав его ласкательным именем.

Он не обернулся.

Я подошла к нему, забыв все страхи.

– Мама, – прошептал он и повернулся ко мне, но, казалось, меня не видел. Тогда я поняла, что он ходит во сне.

Крепко взяв его за руку, я повела его вниз по лестнице в его комнату. Положила в постель, укутала одеялом и поцеловала в лоб.

– Все в порядке, Фрицци, – прошептала я. – Я здесь, с тобой.

Он прошептал:

– Мама? Моя мама...

Я села у постели. Он затих и мирно спал. Я вернула к себе совсем озябшей и легла в постель, пытаясь согреться.

Я не спала остаток этой ночи, прислушиваясь к звука шагов. К утру я решила переговорить о Фрице с фрау Грабен.

– Он всегда был нервным ребенком, – сказала она мне, приветливо улыбаясь. В ее гостиной почти всегда горел огонь, и непременно кипел чайник. Она всегда держала под рукой кастрюльку и варила суп с очень аппетитным запахом.