Саша Карнеги - Знамя любви

– Как тебя зовут, девушка? Неважно, – добавил он, не дождавшись ответа. – Я дам тебе новое имя.

Она вытянулась в струну, запрокинув назад голову.

– М-меня зовут графиня Р-р-р... – что-то стиснуло ее горло, так что слово никак не слетало с губ. – Р-р-р...

Сжав кулаки, Казя глухим голосом выдавила свое имя и остановилась, шумно переводя дыхание.

– Раденская, – повторил он. – Так ты русская?

– Н-н-н... – она покачала головой, озадаченная и смущенная неспособностью говорить.

– П-п-полячка, – ее губы судорожно прыгали.

– А, полячка. Я уважаю твоих соплеменников – они хорошие солдаты. Немного найдется кавалеристов, равных вашим, – он погрузил пальцы в медную вазочку. – Скажи мне, ты всегда так сильно заикалась? – Его тон был сочувственным.

Она снова покачала головой, не отваживаясь заговорить.

– Не тревожься, – пробормотал он, – время излечит твои раны и вернет тебе дар речи. Но запомни. Ты больше не польская графиня. Ты невольница, одалиска. Я твой хозяин, подданный Османской империи, и быть моей рабыней для тебя особая честь, – в его словах проскальзывала ирония. – Несомненно, ты будешь молиться своему неверному Богу, чтобы он спас тебя, но Он не услышит. А даже, если Он услышит, Он ничего не сможет для тебя сделать. – Он замолчал, выбирая в вазочке лакомство. – Возможно, Он тебя приободрит. – Его челюсти медленно двигались, он был похож на гладкого черного кота, смакующего сметану. – На юге, как ты, наверное, знаешь, лежит Черное море, а за ним Турция. На западе живут крымские татары, наши союзники, недолюбливающие поляков. На севере находится Азовское море, также владение Турции, а за ним земли казаков. Пойдешь на восток – и окажешься в Ногайских степях, а еще дальше – Кавказские горы, в которых обитают чудовища. Так что выбрось из своей головы все мысли о побеге. Отсюда нельзя убежать.

Он помолчал, позволяя ей осознать услышанное.

– Ты воспитанная, образованная девушка, и тебе не составит особого труда понять свое положение. Смиришься ты с ним или нет, это уже другой вопрос. Будем надеяться, что да... Ибо тогда наша жизнь будет приятной для нас обоих. Если нет... – завуалированная угроза осталась недоговоренной.

Жаркую неподвижную тишину огласил скрипучий пронзительный крик.

– Ты никогда не слышала, как кричат павлины? Красивейшие создания с безобразным голосом. Птицы Юноны.

«Завтра, – подумал он, – я пошлю за шелкоторговцем Махмудом. Шелк как нельзя лучше подойдет этой польской красавице». Диран позвонил в серебряный колокольчик. Музыка тамбурина умолкла, женские голоса утихли. В наступившей тишине слышалось только жужжание летающих под потолком мух. Казя услышала шлепанье туфель, открылась дверь, и в комнату вошла толстая старуха в необъятном халате. Ее лицо было густо набелено, под обведенными черной краской глазами висели тяжелые мешки.

– Иди, – сказал он. – Она отведет тебя. Слушайся ее, она может научить тебя многому, что сделает наши будущие встречи более сладостными.

Он заговорил со старухой по-турецки.

– Совсем скоро, – сказал он Казе, – под ее опекой ты поправишься и душой и телом. Надеюсь, ты не будешь пребывать в унынии, когда придешь ко мне в следующий раз.

Опустившись обратно в подушки, он помахал ей рукой. Старуха взяла Казю за руку и кивком указала на дверь.

Но Казя не двигалась. Она плакала. В первый раз с того времени, как турки напали на Волочиск, она плакала настоящими слезами. Слезы бурными потоками струились из ее глаз, словно морские волны, прорвавшиеся через плотину. Она плакала без стеснения, не владея собой, как заблудившийся в лесу ребенок. Она оплакивала свой дом, родителей, брата, друзей, которых она никогда не увидит; она оплакивала Мишку и Кингу, но безутешней всего она оплакивала Генрика – свою единственную любовь, – который лежал в могиле в польской земле.

Ослепленная слезами, она прошла вслед за старухой через сад, в котором сухое шуршание павлиньих хвостов смешивалось со сладким пением птиц в апельсиновых деревьях. Весело бьющие вверх струи фонтанов, казалось, передразнивают ее горестный плач. Она стояла с понурой головой и слышала, как поворачивается в замке ключ и скрипят ржавые петли.

Еще несколько шагов, и дверь за ее спиной захлопнулась. Вокруг нее, словно сплошной птичий щебет, раздавалась женская болтовня.

За серой от пыли оливковой рощей на фоне зеленовато-голубого моря паруса кораблей, которые швартовались в гавани, казались белоснежными. Казя Раденская сидела в тени апельсиновых деревьев у пруда, усеянного огромными белыми лилиями, и разглядывала расстилавшийся внизу город. Красные крыши Керчи блестели в лучах майского солнца, как драгоценные камни.

На ветках фруктовых деревьев и тамарисков пели птицы с оперением всех цветов радуги; над купами роз и грядками тюльпанов и гиацинтов жужжали пчелы. Павлины распускали свои переливающиеся на солнце хвосты, издавая время от времени гнусавые вопли.

Обложенная шелковыми подушками, Казя лениво протянула руку, чтобы погладить гепарда, который лежал на длинной каменной скамье рядом с ней. Как только он почувствовал прикосновение ее руки, его сонные желтые глаза распахнулись, а на покрытых теплым и мягким мехом плечах заиграли стальные мускулы. На одно мгновение блеснули его выпущенные когти, когда гигантская кошка, вытянув передние лапы, с наслаждением потянулась.

Из-за зарешеченных окон сераля доносилась все та же ленивая болтовня, как и в тот день, три года назад, когда она впервые очутилась в доме у Диран-бея. Болтовня, ставшая частью ее жизни вместе с зеленой тушью вокруг ее глаз, ярким кармином на губах и ароматом мирта, которым пропиталось все ее тело.

В воздухе парил густой запах цветущих деревьев. Некоторое время Казя смотрела на стрижей, которые, как черные стрелы, носились в небе над верхушками высоких осин. Потом, в истоме и неге, она откинулась на подушки и зевнула.

– Какой ты красивый, – прошептала она гепарду. Гепард потерся головой о ее руку, отчего по ее телу прошла непроизвольная дрожь.

Легкий ветерок набежал с моря и шевелил ее волосы, лебяжьим пухом ласкал ее плечи и раздувал тонкие, как паутинка, шаровары. Вздохнув с ленивым довольством, Казя еще глубже зарылась в подушки, раскинув в стороны ноги и руки. Вдруг она преисполнилась острым чувством собственной красоты. Ее тело приобрело столь высоко ценимую турками округлость, оставаясь в то же время упругим и стройным; ее кожа была гладкой, как персик, и, став бледнее, чем раньше, отливала теперь золотистым медом.

Она услышала лай и увидела, как к ней бегут две собаки. Следом за ними по яркой мозаичной дорожке медленно шел Диран-бей. Он ненадолго задержался в тени персика, с восхищением любуясь женщиной и гепардом, сочетанием золотого и черного цвета на фоне розовых куп. Потом он подошел к ней.