Саша Карнеги - Знамя любви

Прошлого не вернуть. Надо начинать новую жизнь. Но когда она наконец заснула, ей приснились молодой человек в бледно-зеленой охотничьей куртке и маленькая березка с шумящими на ветру листьями.

Вскоре после встречи нового, 1757 года они выехали в Санкт-Петербург.

Сани неслись мимо Смольного монастыря, вздымая за собой тучи тонкого сухого снега и оглашая улицы звоном подвешенных к дуге колокольчиков, отражавшимся от молчаливых домов. Купол кафедрального собора покрывала толстая снежная шапка, залитая светом луны. Попадая время от времени в замерзшую колею, полозья саней жалобно скрипели.

– Ну ты, болван! Не гони так! – набросился Лев Бубин на кучера.

– Вам не к лицу так с ним разговаривать, – сказала Казя. Она надвинула платок на лицо, стараясь защититься от резких порывов ветра и укусов мороза. Кучер натянул поводья, лошади замелили бег, и скрип полозьев стал тише. «Ах ты, молодой ублюдок, – подумал кучер, сердито выставив бороду вперед. – Сидел себе в тепле, набивал пузо всякими вкусностями, а я весь вечер маялся на морозе: у Апраксиных-то, небось, дворец, будь он проклят, хоть и велик, а двора, можно сказать, и вовсе нет, костер никудышний, так два часа и стучал ногами да руками размахивал, что твоя ветряная мельница. У Баратынских сейчас получше будет: там, по крайней мере, двор как двор, ужо-тко отогреюсь у большого огня, а может, и рюмаху поднесут – оттаять замерзшие кости. А Бубин, ох злодей, как есть злодей, и душонка у него черная. – Кучер крепче сжал рукоятку длинного кнута. – Вот женщина, она ничего, хорошая. О других мысль имеет. Благородная барыня, ничего не скажешь». Кучер объехал глубокую рытвину и миновал костер на углу улицы, где немногочисленные прохожие жались к низкому пламени.

Казя поплотнее завернулась в меха.

– Хоть бы у Баратынских была не такая тоска! – сказала она. Чуть ли не с первого дня пребывания в Петербурге Лев таскал ее по приемам – один скучнее другого. Беседовали неизменно о политике, дворцовых интригах, о ходе войны с Пруссией. Горячо обсуждалось, кто пользуется наибольшим влиянием при дворе, чья звезда взошла высоко на политическом небосклоне, а чья, наоборот, померкла. Слова, слова, в странной смеси русского с французским, и все о делах, ей, Казе, чуждых и непонятных. У нее начинала раскалываться голова от бесконечного пережевывания одного и того же и духоты гостиных с низкими потолками и чадящими печами.

– Не беспокойся, – откликнулся Лев, – там тебе будет весело.

Он сам, однако, был весьма обеспокоен: одна мысль том, что он везет Казю в дом князя, заставляла его нервничать. Это будет совсем иной вечер, где рекой льется вино, играет оркестр, пляшут цыгане, где, главное, собирается половина знатной молодежи Петербурга, и каждый из присутствующих мужчин захочет во что бы то ни стало обладать Казей. Лев даже отказывался ехать на прием, ссылаясь на сильные боли в животе, но безжалостная Казя настояла.

– Если не желаешь идти, отправляйся домой, но я все равно поеду, – решительно заявила она.

Лев громко застонал, отчасти изображая муки мнимой боли, якобы раздирающей его внутренности, но отчасти вполне искренне – так терзала его мысль о многочисленных соперниках, с которыми он встретится у Баратынских: пребывающие в извечном поиске новой добычи, жаждущие свежатинки придворные вельможи, гвардейские офицеры, молодые дворяне вроде него самого, у которых на уме только вино, карты и женщины. – Поехали домой, – взмолился Лев заискивающим тоном. Но Казя, всецело поглощенная мыслями о том, что она сегодня услышала, даже не отозвалась. Конские копыта глухо застучали по снегу, весело звенели колокольчики. В гостях говорили об императрице и ее канцлере Бестужеве, о великом князе Петре, его жене и об английском после. «Ох, уж эта старая лиса Хенбери-Уильямс, вот уж действительно лиса так лиса». Эта фраза переходила из уст в уста. Говорили о нескрываемом расположении великого князя к Пруссии и о ненависти к Франции Бестужева, который пользуется все меньшим влиянием и пытается заручиться поддержкой великой княгини. И, как всегда, о самой Екатерине, этой загадочной женщине, о помыслах и намерениях которой никто ничего не знает. А сейчас императрица больна и близка к смерти, об этом шептались в гостиных. Что же произойдет потом?

Промелькнула Адмиралтейская игла, и сани вынесло на набережную Невы. За белым платом льда виднелся тянущийся к небу в бриллиантах звезд Петропавловский собор – годом раньше он пострадал от прямого попадания молнии. Лев снова застонал да так горестно, что Казя не смогла промолчать.

– Что, так плохо? – спросила она. Лев кивнул.

– Ну что ж, тогда домой, – сказала она с презрительной жалостью.

– Нет, нет, поедем, – возразил он, хотя и не особенно решительно, задетый ее тоном и делая вид, что старается превозмочь боль. На этом разговор прервался, тишину нарушал лишь скрип полозьев по снегу, тонкий посвист кнута и время от времени ржание уставшей лошади. Из окон больших дворцов на набережной лился свет на ледяной панцирь Невы и вырывались в морозную ночь приглушенные звуки музыки.

«Как странно, – думала Казя, – после стольких лет снова услышать о Станиславе Понятовском. И о том, что он любовник Фике. Впрочем, они всегда ладили между собой, даже детьми в Волочиске». Она хорошо помнила красивого мальчика, который сидел в своей комнате над французскими романами, в то время как остальные дети играли на улице в снежки. Но Генрик его никогда не любил. «Слишком он уравновешенный и самовлюбленный, уверен, что красив и умен», – говаривал он. Если верить тому, что рассказывают о великом князе, за жизнь с ним Фике заслуживает не одного, а десятка любовников. Казя не совсем поняла, что ей говорил о великом князе этот противный молодой Апраксин. Какой отвратительный человек! Хоть бы его не было у Баратынских!

Своими длинными руками и плоским лицом он напоминал ей Чумакова. В гостях он обычно не отходил от нее весь вечер, раздевал ее глазами, словно снимал шкурку с переспевшей сливы, и, не особенно деликатничая, делал откровенные грубые предложения, которые она с большой легкостью отклоняла. По непонятным никому, кроме него самого, причинам молодой Апраксин явно считал себя покорителем женских сердец.

– Говорят, что князь Понятовский принес политику в постель Екатерины, – заметила Казя, а про себя подумала, какое это имеет значение, если он принес ей счастье?

– Поляк действует заодно со своим другом Хенбери-Уильямсом против интересов Франции, – с пол-оборота завелся Лев. Казя знала: его хлебом не корми, но дай поразглагольствовать поучительным тоном перед этой маленькой темной казачкой.