Сюзанна Келлс - Последнее прощение

— Сначала вы не почувствуете рыбину. Просто какое-то давление.

— Давление?

Он кивнул:

— Ну да. Оно просто есть. Вода, что ли, более плотная.

— А дальше?

— Делаете как бы поглаживающие движения.

Он показал ей, как шевелить пальцами туда-сюда, подбираясь к тому месту, где ощущается странное давление. До тех пор, пока не коснешься рыбьего брюха. А так как пальцы остыли до температуры воды, и шевелил он ими плавно, медленно, рыба не подозревала подвоха. Он рассказал, как нужно поглаживать. Очень нежно, движениями к хвосту. Пока под рукой не прояснится весь контур. И тогда резкий бросок. Главное — выхватить рыбу из камышей прежде, чем она успеет ускользнуть, и швырнуть ее на берег.

— А дальше ее нужно оглушить.

Она улыбнулась:

— Это все, правда?

Он кивнул:

— Клянусь честью. Вы здесь плавали?

— Нет, — солгала она.

Ноги у него были босые, бриджи закатаны.

— Я отвернусь, — сказал он, — пока вы кончите одеваться.

Ее пронзил страх.

— Вы не должны были здесь появляться.

— Не говорите никому, и я здесь больше не появлюсь.

Она огляделась: на нее действительно никто не смотрел.

Она надела чулки, туфли, фартук, зашнуровала платье.

С Тоби было весело. Она его нисколько не боялась. И с ним так легко разговаривать. Поскольку отец уехал, можно было не торопиться, и они проболтали до вечера. Лежа на животе, он рассказывал, как беспокоит его война и что ему хотелось бы сражаться на стороне короля, а не на стороне своего отца. У нее пробежали мурашки, когда он толковал о своей симпатии к роялистам. Тоби слегка подтрунивал над ней, но одновременно и словно печалился: «Уж вы-то, конечно, не поддерживаете короля?»

Она взглянула на него. Сердце громко стучало. Она растерянно улыбнулась в ответ: «Кто знает».

Ради тебя, говорила она глазами, я могу изменить даже те убеждения, в которых меня воспитывали.

Эта девушка была пуританкой, тщательно охраняемой от внешнего мира, которой никогда не разрешалось уходить от дома дальше, чем на четыре мили. Ее воспитывали в соответствии с суровыми религиозными нормами. И если отец настоял, чтобы она выучилась грамоте, то для того лишь, чтобы найти в Святом Писании путь к спасению. А вообще-то она была невежественна, ее намеренно вырастили такой, ведь пуритане страшились знаний о мире и их притягательной силы. Тем не менее, даже Мэттью Слайз при всей своей одержимости не сумел всецело заполнить собой воображение дочери. Он мог молиться за нее, бить ее, наказывать, но не мог, как ни пытался, убить в ней потребность мечтать.

Позже она назовет это любовью с первого взгляда.

Так оно и было, если ее любовь — это жажда лучше узнать Тоби Лэзендера, всегда быть рядом с необычным молодым человеком, который умел и развеселить ее, и давал возможность почувствовать себя необыкновенной. Всю свою жизнь она прожила взаперти, и в результате внешний мир грезился ей загадочным, но веселым и счастливым. И вот теперь вдруг явился посланец оттуда, явился и принес с собой счастье, и она влюбилась в него прямо там у ручья.

Он еще никогда не видел такой красивой девушки. Кожа у нее была бледная и чистая, глаза голубые, над большим ртом прямой нос. Когда волосы подсохли, они стали похожи на золотые нити. Тоби почувствовал, что она умеет настоять на своем. Но на вопрос, можно ли ему прийти снова, он услышал печальное:

— Отец не разрешит.

— Разве мне нужно его разрешение?

— Вы ловите его рыбу, — сказала она.

Потрясенный, он посмотрел на нее:

— Так вы дочь Слайза?

Она кивнула.

Тоби расхохотался:

— Ну и ну, ваша матушка, должно быть, была ангелом!

Если бы так, но нет. Марта Слайз была толстой, мстительной и грубой.

— Как вас зовут?

С грустью она посмотрела на него. Свое имя она ненавидела и не хотела, чтобы он произносил его. Она решила, что разочарует его своим уродливым именем и, подумав так, тут же решила, что это напрасный страх; едва ли ей позволят снова встретиться с ним. Значит, и до ее имени ему просто не будет никакого дела.

— Так как же? — настаивал Тоби. Она пожала плечами:

— Неважно.

— Нет, важно, — воскликнул он. — Важнее, чем небо, чем звезды, чем райское блаженство, чем сегодняшний обед! Скажите же мне, наконец!

Она рассмеялась над его горячностью.

— Вам и в самом деле незачем это знать.

— Еще как нужно! Иначе мне самому придется придумать для вас имя.

Она улыбалась, глядя на ручей. И опять нахлынуло смятение. А вдруг он изобретет что-нибудь еще более несуразное? Произнося свое имя, она в смущении потупила взор.

— Меня зовут Доркас.

Она замерла в ожидании насмешки, но он молчал, и она с вызовом повторила:

— Доркас Слайз.

Тоби задумчиво покачал головой.

— Полагаю, мне надо придумать вам другое имя. Этого и следовало ожидать.

Молодой человек наклонился к корзине для ситника, взял розово-красный цветок лихниса и медленно повертел перед глазами, разглядывая его.

— Я буду звать вас Кэмпион, что значит лихнис.

Имя сразу же понравилось девушке, будто она только и ждала, чтобы ее так нарекли. Кэмпион. Снова и снова она мысленно повторяла: «Кэмпион». Она наслаждалась этим словом, пробовала на вкус, понимая вместе с тем, что это несбыточная мечта.

— И все-таки Доркас Слайз.

Уверенным, непоколебимым тоном он возразил:

— Вы Кэмпион. Отныне и навсегда.

Он поднес цветок к лицу, глядя на нее сквозь лепестки, потом поцеловал его и подал ей.

— Кто вы?

Она потянулась за цветком. Сердце у нее билось так же учащенно, как перед греховным купанием. Дрожащими пальцами девушка взяла стебелек.

— Кэмпион, — едва слышно отозвалась она.

В тот миг ей показалось, будто во всем мире нет никого, кроме нее, Тоби и этого хрупкого прекрасного цветка. Он посмотрел на нее и тихо проговорил:

— Я буду здесь завтра днем.

И снова подступила безысходность.

— Я не смогу.

Ситник срезали только раз в неделю, и другого предлога отправиться к ручью не было. Да и теперь надо спешить. Тоби выжидательно смотрел на нее.

— Когда вы здесь будете?

— На следующей неделе.

Тоби вздохнул:

— А я буду в Лондоне.

— В Лондоне?

— Отец отправляет меня поупражняться в юриспруденции. Не слишком усердно, говорит он, лишь настолько, чтобы избавиться от услуг адвокатов. — Он глянул на небо, прикидывая время. — Я бы лучше пошел сражаться. Это — правда.

Ему было двадцать четыре, а воевали и те, что гораздо моложе.

Он сел.

— Скучно здесь будет, если пуритане придут к власти.

Она кивнула. Она-то знала, пуритане уже управляли ее жизнью. Она повыше подколола волосы.

— В воскресенье я буду в церкви.

Он посмотрел на нее.

— Притворюсь пуританином.

Он состроил мрачную гримасу, и она расхохоталась.