Наташа Лестер - Швея из Парижа

– Зато курить ваши сигареты – все равно что курить воздух, – парировала она, слегка улыбнувшись.

Мужчина прижал руку к сердцу, как будто зажимал рану. Он признал себя побежденным.

– Вы считаете, французы храбрее нас?

– Нам приходится быть смелыми. В Америку никто не вторгался. – Эстелла стряхнула пепел за борт, в темную воду, где таились бог знает какие ужасы: подводные лодки, торпеды… Об айсбергах никто больше и не задумывался.

– Кстати, меня зовут Сэм. И я прошу прощения.

– Эстелла. Вы ни в чем не виноваты, разве что тоже собираетесь штурмовать Париж. А что вы делали во Франции?

– Мой отец – врач, мама – медсестра. Они работали в Красном Кресте, а теперь уезжают.

– Разве сейчас люди не нуждаются в Красном Кресте больше, чем когда-либо?

– Да, но мама больна. Несколько недель назад получила ранение. Один солдат в госпитале случайно выстрелил из винтовки, началась инфекция.

– Она поправится? – Эстелла спохватилась, что и у других людей есть матери, о которых они переживают.

– С ней все будет хорошо. Отец тоже чувствует себя не в своей тарелке. Как будто сбегает. Но, по-моему, на самом деле он рад поводу уехать. Если бы не мамина болезнь, мне тоже пришлось бы остаться.

– Вы тоже врач?

– Нет. – Он помедлил. – Вы будете смеяться.

– Тогда говорите. В наше время смех – самая нужная вещь.

Сэм улыбнулся:

– Тогда ладно. Ради того чтобы рассмешить вас, сознаюсь. Чтобы поехать с родителями во Францию, я отучился год на медицинском факультете, однако работал закройщиком в доме высокой моды. А причина, по которой я заговорил с вами, проста: я пытаюсь угадать, кто сконструировал ваше платье. Покрой похож на Вионне, однако современный, в стиле Маккарделл. Кто бы ни был этот модельер, я не прочь с ним поработать.

– Маккарделл?

– Клэр Маккарделл. Американский модельер.

– Так вот, она здесь ни при чем. Платье сконструировала я сама.

Сэм присвистнул:

– Где вы научились такому?

– Меня учила шить мама. Я почти всю жизнь провела в швейной мастерской, делала искусственные цветы. Потом год посещала парижский филиал нью-йоркской «Новой школы». А когда он закрылся, начала по выходным ходить на рынок Карро-дю-Тампль, покупала все, что могла себе позволить из секонд-хенда. Приносила домой, распарывала швы и вновь прострачивала, чтобы видеть, как пошита одежда. А на следующей неделе обменивала на другую, и так далее.

– Тогда вы поймете меня, когда я скажу, что мне проще кроить ткань, чем резать людей скальпелем. Держите. – Он подал ей другую сигарету, потому что первую, единственную за много дней, она выкурила моментально.

– И как же студент-медик стал закройщиком в доме моды?

– Моя мама, как и ваша, всегда была хорошей портнихой. Я единственный ребенок и помогал ей в детстве. Родители постоянно лечили не очень богатых пациентов с Манхэттена, делали им процедуры, и я часто играл в прихожих итальянских и еврейских портных и польских закройщиков. Там и нахватался. А когда все мужчины в Париже ушли воевать, освободились рабочие места. Как раз для меня.

– Наверное, вы хороший закройщик, если получили работу в доме высокой моды, – сказала Эстелла. В этот момент ночное небо прорезала вспышка света.

– Что за черт? – воскликнул Сэм.

– Не знаю. – Эстеллу охватил страх.

Двигатели судна заглушили. Внезапно опустившаяся тишина, нарушаемая только плеском волн о борта, казалась страшнее любого шума. Водонепроницаемые люки задраили, взвыла сирена. Затем объявили: всем пассажирам погрузиться в спасательные шлюпки.

– Что происходит? – спросила Эстелла, не ожидая ответа. Она припомнила корабли, подорванные немцами за последний год.

– Немцы, – подтвердил Сэм.

Ну вот и все, подумала Эстелла. Посреди океана, окруженная черной водой и еще более черной ночью. Одна, без мамы. Ни одной знакомой души рядом, только Сэм, молодой человек, с которым она всего-то выкурила вместе по паре сигарет.

Как это произойдет? Она вцепилась в сигарету так крепко, что не смогла втянуть в себя дым. Будет взрыв? Или бомба неслышно проскользнет под водой, подобно акуле, и ударит по кораблю в тот миг, когда люди меньше всего этого ждут, и они не осознают, что умирают? Черт бы побрал того темноволосого мужчину из театра Пале-Рояль! Если бы не он, она не оказалась бы здесь.

«Я люблю тебя, мама», – мысленно проговорила она.

– Идемте со мной, – позвал ее Сэм.

– Вам лучше пойти к родителям. Я справлюсь.

Эстелла старалась выглядеть спокойной, словно очутиться на пароходе, который вот-вот торпедируют, еще не самое страшное, что когда-либо с ней случалось. Она затянулась сигаретой для храбрости. Вокруг толпились пассажиры; офицеры кричали в мегафоны, что «Вашингтон» попал под прицел немецкой подводной лодки.

– Сделайте мне одолжение, – сказал Сэм. – Первыми в шлюпки должны сесть женщины и дети. Мама на грани истерики, а ни отцу, ни мне не разрешат быть рядом. Может, вы присмотрите за ней вместо меня?

Эстелла подозревала, что Сэм преувеличил нервозность матери, однако все равно была рада.

– Хорошо, – ответила она и двинулась за Сэмом. Он протискивался сквозь толпу на палубе, разыскивая своих родных.

Мать Сэма как раз сажали в шлюпку против ее воли.

– Сэм, – воскликнул отец, – слава богу!

– Это Эстелла, – сказал Сэм матери. – Она составит тебе компанию, пока мы снова не будем вместе.

– Сэмми. – Мама поцеловала сына в щеку. – Я виновата.

– В чем? – озадаченно нахмурился Сэм.

– В том, что не позволяла тебе заниматься тем, чем ты хочешь. Знай, что если…

Если мы выживем.

– Ловлю на слове, – сказал Сэм и повернулся к Эстелле: – Я буду высматривать тебя в шлюпке.

Слова побудили ее к действию.

– Конечно, – решительно ответила она. Потому что единственным, за что можно держаться, оставалась надежда, какой бы мимолетной и ускользающей та ни была. Эстелла не позволит немцам отобрать у нее и надежду, подобно тому как ее отобрали у людей, чьи тела лежали вдоль железной дороги. Она села рядом с матерью Сэма.

Спуск на воду проходил спокойно и организованно, чего Эстелла не ожидала. Никто не кричал и не вопил, вообще мало кто плакал – возможно, потому, что все произошедшее с людьми за последнюю неделю было уже за пределами страха; они слишком многое видели и потеряли способность к нормальной человеческой реакции. Во всяком случае, Эстелла чувствовала себя именно так, когда услышала от членов команды, что немцы дали им десять минут на эвакуацию с парохода, то есть предоставили шанс выжить, болтаясь на волнах где-то посреди открытого моря в надежде, что кто-нибудь их спасет.

Эстелла взяла руку матери Сэма и стиснула ее. То же самое она сделала бы для своей мамы. Женщина выглядела так, словно в любой момент может раствориться, превратиться в ничто – спина сгорблена, плечи опущены, голова вжата в плечи.