Патриция Мэтьюз - Мстительное сердце

Через неделю они были готовы отправиться в Виргинию. Вещи погрузили в экипаж, Бесс и Мишель уселись внутри, Джон занял место кучера.

Майкл пожал руку Дикки, потом Андре. И дружески проговорил:

– Примите, сэр, мою благодарность за ваши заботы о Ханне.

– Я делал это с удовольствием, молодой Вернер. – Андре улыбнулся Ханне своей озорной улыбкой. – Временами она бывает совершенно несносной, но иногда ее выходки просто очаровательны.

Глаза Ханны были полны слез; она поцеловала на прощание Дикки, а потом и Андре – прямо в губы.

– Дорогой Андре! Как мне будет вас не хватать! Желаю вам всего наилучшего.

– А я – вам, дорогая леди. Пусть боги будут добры к вам во всем.

– Однажды я узнаю, что Андре Леклэр – известный драматург, если, конечно, вы не окажетесь за решеткой.

– Ну что же. – Андре вздохнул. – Как сказал великий Шекспир, «пьеса – это вещь». – Андре поднес ее руку к губам, потом с грустью заглянул ей в глаза и тихо проговорил: – Au revoir [9], дорогая леди.

Экипаж тронулся. Ханна не оглядывалась. Кроме двух дорогих друзей, от которых она уезжала, все остальное она покидала без сожаления.

Майкл и Ханна стали мужем и женой в какой-то деревушке в Мэриленде, когда день клонился к вечеру.

Священник, человек средних лет со взглядом встревоженной лошади, еще больше встревожился, узнав, что единственными свидетелями будут двое чернокожих, на руках одного из которых сидел белый ребенок, и Ханна улыбнулась исподтишка, когда священнику сообщили, что мужчина и женщина, которых он венчал, оба носят фамилию Вернер. Бедняга! Он, наверное, никогда не оправится от такого потрясения!

Но он отважно справился с церемонией, и наконец Майкл повернулся к Ханне и поцеловал ее, как новобрачную. В эту минуту Ханна почувствовала, что у нее есть все, чего она когда-либо желала.

В деревушке был всего один постоялый двор, и в нем всего одна комната, которую им и предоставили на ночь. Комната была темной и тесной, чистотой не отличалась, и в ней стоял запах старого белья.

– Прошу прощения, мадам. Для брачной ночи эта спальня, конечно, бедновата.

– Она вполне годится, дорогой Майкл. Мне она кажется не менее роскошной, чем чертоги какой-нибудь принцессы!

Майкл засмеялся и схватил ее в объятия.

– Сдается мне, что вы были совсем другой, когда мы с вами вместе провели ночь.

– И вы тоже, сэр!

Она поцеловала его, и их радость быстро переросла в страсть. Он так стиснул ее в приливе желания, что у нее заболели груди – и от желания, и от того, что они вжались в его твердую мускулистую грудь.

Откинув голову, она посмотрела ему в глаза. И дерзко сказала:

– Не лучше ли нам будет в постели?

– Само собой, разумеется.

Они торопливо сбросили с себя одежды. Ханна разделась первой и теперь лежа смотрела на его крепкое тело. Майкл стал еще стройнее, еще мускулистее.

Ночь была теплая. Ханна отбросила одеяло и приподняла простыню, чтобы Майкл мог скользнуть под нее. Он повернулся к молодой жене, положив ногу на ее ноги. Его губы нежно касались ее грудей, пока соски не затвердели. А руки его скользили по ее телу, исследуя, дразня, ласкал до тех пор, пока она не заметалась, охваченная страстью.

– Майкл! О Майкл!

Он приподнялся, чтобы овладеть ею, и Ханна встретила его с таким пылом, с такой готовностью, что у него дух захватило.

Жаркая страсть, бушевавшая в Ханне, совершенно поглотила ее. Любовь и наслаждение вознесли ее на вершину такого восторга, которого она не испытывала ни с кем другим и не испытает никогда.

В тот момент, когда страсть достигла апогея, Ханна приподнялась, припала к Майклу, обхватив руками. Она содрогнулась, застонала, а потом упала навзничь.

Однако когда Майкл захотел отодвинуться, она обхватила его покрепче и пробормотала:

– Нет, милый. Останься.

Спустя какое-то время он опять пошевелился, и она отпустила его. Он вытянулся рядом с ней. Она тут же прижалась к нему.

– Милая Ханна… Должен признаться, мне любопытно узнать кое-что. Но если ты не хочешь говорить об этом, я не настаиваю.

– Все что угодно, любимый, – сонно проговорила она. – Между нами больше не должно быть тайн.

– Когда ты… – Он откашлялся. – Когда ты, ну… узнала о наследстве, полученном от твоего отца, что ты почувствовала?

– Что я почувствовала? – Ханна окончательно проснулась. Полежав какое-то время молча, она сказала: – Первая моя мысль была о тебе и о том, что подумаешь ты. – Она оперлась на локоть и смотрела на него сверху вниз. – Ты должен понять, что я никогда не стыдилась своего отца! И никогда не буду стыдиться. Это был замечательный человек. И я любила его всем сердцем. Я много думала обо всем этом и пришла к одному выводу. Я осталась такой, какой была до того, как узнала о негритянской крови моего отца. Мои чувства остались теми же, мои взгляды остались теми же. Два человека, которых я люблю и уважаю больше всех на свете, – чернокожие, и они равны любому белому мужчине или женщине и лучше большинства из них. В глубине души я не считаю, что моя негритянская кровь – это большой недостаток. Кроме того, я не думаю, что положение служанки, работающей по договору, так уж отличается от положения рабыни, разве что цвет кожи у них разный. А Андре рассказывал мне, что в давние времена белых тоже обращали в рабство.

– Да, это верно!

– А ты, Майкл? Что ты почувствовал?

– Что я почувствовал? Touche [10], дорогая Ханна. – Он коротко рассмеялся. – Честно говоря, живя в «Малверне» в детстве и позже, я никогда особенно об этом не задумывался. Рабы там были, и это было обычным житейским явлением. Я знаю, мой отец не очень-то одобрял рабовладение. Он часто говорил мне об этом. Но он считал, что рабство необходимо для плантаторского хозяйства. А потом… – Теперь его смех длился дольше. – Тебе трудно будет в это поверить, но впервые я серьезно задумался о рабстве, когда был пиратом у Черной Бороды!

– У Черной Бороды? – изумленно спросила Ханна.

– Да, дорогая. Как это ни невероятно, но многие из его шайки были чернокожими, в основном беглыми рабами, как я понял. Я спросил его как-то раз, почему это, и он сказал… сейчас попробую вспомнить его слова точно. Он сказал: «Каждый должен иметь право делать то, что ему хочется, братец. Цвет кожи, раса – все это ничего не значит. Черный человек для Тича – это просто человек, если он может выполнять то, что я от него требую. А ты как думал, что такое пиратская жизнь? Это вольная жизнь, такая жизнь, где все равны и дают друг другу то, что могут…» Услышать такое от капитана Тича, самого мрачного из всех злодеев! Это заставило меня задуматься. И еще он вот что сказал: «Я знаю, что ты или по крайней мере Малкольм Вернер владеете рабами: они работают на вашей расчудесной плантации. Уж не думаешь ли ты, что это возвышает тебя над старым Тичем?»