Гелена Мнишек - Прокаженная

— Надену, посмотрю, как будет…

Она едва справилась с облаками газа и атласа. Надела платье, прикрепила к волосам длинную невесомую вуаль, украсив ее анютиными глазками.

Когда она увидела в высоком зеркале свое отражение во весь рост, радостная улыбка украсила ее бледное личико.

Она долго не могла оторваться от зеркала. Роскошное, но исполненное скромности платье, превосходно сидел на ней. Газ овевал ее облаками белых туманов, прозрачными, трепетными. Нежные волны вуали обрамляли ее златовласую головку, ее ресницы, словно выточенные из рассветного сияния. Она стояла так, молодая, гибкая, чарующая, словно миг назад спустилась с облаков, с лазурно-розовых небес. Глаза ее сияли счастьем.

— Что он скажет, когда увидит меня такой? — шептала она в упоении.

Зажмурившись, она представила, что рядом стоит Вальдемар. В черном фраке, белой крахмальной манишке, с апельсиновым цветком на лацкане, он наклоняется к ней, и Стефа вновь слышит его звучный баритон:

— Единственная моя малютка! Как ты красива, чудо мое!

Вздрогнут его губы, шевельнутся ноздри, все его энергичное лицо исполнится той прелести, которую может вызвать одна Стефа. В серых глазах загорится гордость и торжество, прилив горячей крови оживит его смуглую кожу. «Он завоевал ее наконец!» — вот что он будет думать.

Улыбаясь, Стефа открыла глаза и тихонько шепнула:

— Через десять дней! Всего десять! Чего же бояться? Столько счастья впереди!

Вошла пани Рудецкая и невольно вскрикнула, увидев дочку. Протянув к ней руки, она сказала:

— Боже мой, Стефа, как ты прекрасна!

— Мама, скажет ли то же самое Вальди?

— Он заново в тебя влюбится!

Показался пан Рудецкий с письмом в руке и обрадованно уставился на дочку:

— Хороша!

— Пани майоратша Михоровская, — протянула мать, любуясь звучанием этих слов.

Стефа вздрогнула. Отец обнял ее и поцеловал.

— Ну, покамест она еще Рудецкая, не навеличивай ее до времени… — сказал он с деланной суровостью и подал дочери письмо: — Смотри, тебе еще одно. Но это почерк не Вальдемара. Я его только сейчас нашел между газетами.

Стефа глянула на обратный адрес — он был ей незнаком так же, как и энергичный почерк.

— От кого это? — спросила мать.

— Должно быть, из Слодковцев, — сказала она, хотя прекрасно знала, что письмо не оттуда. — Переоденусь, потом прочитаю…

Пан Рудецкий вышел. Мать помогла Стефе снять платье, поцеловала ее и тоже ушла.

Стефа лихорадочно разорвала конверт.

Прежде всего посмотрела в конец письма — подписи не было. Вместо нее стояло: «Один от имени всех».

Снова…

Сердце ее учащенно забилось. Стефа сжала ладонями виски, прикусила губы, принялась читать:

«Любезная панна! Мы безмерно удивлены, что после стольких предостережений вы все же не оставили намерений стать женой майората Михоровского. Мы даже не будем вспоминать об эгоизме, который толкает вас на чересчур дерзкий шаг. Ради своих безумных желаний, ради удовлетворения чрезмерных амбиций вы, не колеблясь, готовы сделать майората несчастным на всю жизнь. Он будет уничтожен навсегда. Вы лишите его прежней свободы, понизите до минимума его положение в обществе, во мнении света его имя совершенно потеряет прежний блеск. Майорат сам не понимает, на что идет, не понимает, что приносит чересчур большую жертву ради искупления прошлых грешков своего деда, его былого романчика, каких было множество и у Мачея Михоровского, и у его внука, но никогда они не придавали им большого значения и не мучились совестью. Майорат всего-навсего ослеплен, ваша красота увлекла его, будучи не в силах сделать вас любовницей, он решил заполучить вас хотя бы таким способом, совершенно не думая о последствиях. Придет время, когда он опомнится и проклянет тот миг, когда решился на столь безумный шаг. Высшие круги мстят за нарушение их прав и порядков. Тот, кто решится бороться с нами, будет сметен! Нельзя посягать на их традиции, освещенные столетиями! И не надейтесь, что мы примем вас! Ge ressemble un pei mal! [104]Первые месяцы пройдут счастливо — что делать, du mois de miel! [105]— но когда опьянение майората схлынет, он быстро поймет, что попал в ловушку. Если же он попытается нахально ввести вас в наше общество, можете быть уверены, что мы вас не примем. Мы могли встречаться с вами на нейтральной территории, но в более близкие отношения не вступим никогда! Майорат в этом убедится — увы, поздно! Его нынешнюю энергию сломит этот факт, который даст ему во всей полноте ощутить абсурдность совершенного им. Тогда и ваше положение будет грустным. Для аристократии вы, несмотря на вашу красоту, были и останетесь прокаженной. Предупреждаем в последний раз.

«Один от имени всех».

Стефа выпрямилась.

Неизмеримая тяжесть пригибала к земле ее голову, заливая мозг, разливаясь по телу. Она вложила письмо в конверт, лихорадочно скомкала, почти машинально пряча в стол. Провела ладонью по лбу — ладонь стала мокрой. В глазах у нее мутилось, она ощутила легкую тошноту, в ушах звенело, грохотало.

Пошатываясь, она подошла к окну и затуманенным взглядом посмотрела на цветущий сад. Прошептала с болью:

— Прокаженная!

И вдруг стала смеяться. Смех этот был страшен, он смешался с глухими стонами…

— Они врут! Врут! — кричала она, заходясь от жуткого смеха. — Они его боятся! Будут вынуждены уступить! Будут! Будут! Он не допустит… одолеет их… они его боятся! Боятся! Ох…

Она присела на постель, умолкла, чуточку успокоилась. Однако лицо ее кривилось, как у ребенка, который вот-вот заплачет; она устремила ставшие мутными, бессмысленными глаза на портрет нареченного, стоявший посреди цветов на ее столе, зашептала тихо, ласково:

— Вальди… мой Вальди… неужели я сделаю тебя несчастным? Ты же любишь меня! Любишь! Вальди… Валь…

Она захлебнулась рыданиями. Зарылась лицом в подушки; плач, страшный, горестный, идущий от каждой капли крови, от каждого нерва, из души и сердца, сотрясал ее, словно разбушевавшийся ураган.

Плач этот мог расколоть камни, сокрушить скалы.

Тысячи молотков стучали в ее мозгу.

Пламя охватило ее.

В Варшаве, за ресторанным столиком в первоклассном отеле сидели майорат и Брохвич. Вальдемар не ел, но много пил, он был угрюм.

— Значит, едешь завтра утром? — спросил Брохвич.

— Может, даже сегодня. Брохвич посмотрел на часы:

— Я бы сказал, что это глупо. Поезжай утром. Все готово?

— Все.

— Со всеми делами покончил?

— Со всеми.

— Я тоже. Давай завтра утром побродим по городу, навестим знакомых, а вечером — в путь! Ты прямо в Глембовичи?

— Да. Поеду в Глембовичи, отправлю в Варшаву коней, кареты, цветы, еще раз все проверю и отправлюсь в Ручаев.

— За невестой… — сказал Брохвич. — Эх! Счастливец ты, человече! Все женитесь, en foule, [Толпой (франц.). только я живу в безбрачии.