Гелена Мнишек - Прокаженная

— Какая-нибудь аристократка, — в конце концов сделали они вывод, единогласно принятый всеми.

Стефа, раздосадованная всем этим, не хотела выдавать, что все слышала — сидела тихонько, не шевелясь, и вскоре снова заснула.

Кондуктор вошел в купе, когда стоял ясный день. Он вежливо поклонился Стефе:

— Прошу прощения, Рудова уже близко, осталась одна станция…

Стефа встрепенулась, открыла глаза:

— Рудова? Уже? Спасибо.

Она стала поспешно извлекать из сумочки туалетные приборы; видя, что остается предметом неустанного внимания двух дам и молодого человека, вышла в коридор. Когда вернулась несколькими минутами спустя, уже причесанная и умытая, выглядела совсем свежей.

Юноша сорвал с носа пенсне, чтобы получше разглядеть ее. Обе дамы взирали на нее удивленно. Длинный свисток локомотива возвестил, что близится Рудова. Стефа, превозмогая легкий трепет, надела жакет, шапочку и принялась застегивать перчатки. Поезд замедлял бег, а перед глазами у девушки встал ее первый приезд сюда с пани Эльзоновской. Тогда, едучи со станции, на границе Слодковцов она впервые увидела Вальдемара. Он ехал в «американке» один, сам правил четверкой каурых. Понравился ей с первого взгляда, был такой симпатичный, элегантный, светский, но, едва заговорив, посмотрел на нее насмешливо, и это ее словно бы заморозило надолго…

До сих пор она помнила его крепкое рукопожатие. Однако, не успев еще доехать до Слодковцев, она уже чувствовала к нему глухую неприязнь.

А теперь? Теперь…

«Боже, существовали ли те, первые часы нашей встречи?» — спрашивала она себя.

— Мама, мама! Смотри, какие прекрасные кони стоят на станции! А карета какая! — воскликнула молодая панна, стоявшая у окна.

— Точно, великолепные арабы! Какая четверка! — подхватил юноша. — И все серые! Как подобраны!

Стефа вздрогнула: неужели глембовические кони? Протяжный свисток, звонок, шум тормозов — и поезд остановился.

Сердце Стефы учащенно забилось. В купе ввалился носильщик.

— Это кони из Слодковцов? — спросила Стефа.

— Нет, пани. Карета из Глембовичей приехала, и сам пан майорат с нею. А из Слодковцов — только паненка баронесса. А вот и ваш пан ловчий идет, ясная панна.

Носильщик не скупился на величания. Он поспешно отступил, давая пройти ловчему Юру, выглядевшему, словно принимающий парад генерал.

Гигант улыбнулся Стефе, снял высокую шапку, низко, почтительно поклонился:

— Какие вещи прикажете забрать, панна Стефания? Стефа подала ему свою сумочку. Саквояж подхватил носильщик.

В этот миг вошел Вальдемар.

Они поклонились друг другу молча, но невозможно было скрыть обуревающие их чувства.

Стефа покраснела.

Он, приподняв шапку, горячо поцеловал ей руку. Они держались словно бы холодно, но столько нежности и любви окутывало их ясным ореолом, что это почувствовали даже скверно знавшие французский дамы и развязный юнец в пенсне. И быстро переглянулись, говоря друг другу взглядами: «Ну ясно, нареченные!»

Их форменным образом ошеломили кони, карета, Юр, титулы и, наконец, — княжеское величие Вальдемара.

Вальдемар повернулся к ловчему:

— Подайте карету к вагону, — и вновь обернулся к Стефе: — Поедем немедленно, вы кажетесь, мне уставшей.

— Как хотите, — тихо ответила она.

Выходя из купе, Стефа с улыбкой поклонилась попутчикам. Заметив это, майорат тоже обернулся и приподнял шапку.

Дамы поклонились чрезвычайно учтиво, юнец торопливо и шумно шаркнул ножкой — все были крайне удивлены, что столь аристократическая молодая пара вежлива в обращении со случайными встречными.

Вбежала Люция.

— Ну, что вы тут застряли? — воскликнула она, бросаясь на шею Стефе. — Вальди сказал мне дожидаться в зале, я чуть со скуки не умерла! Стефа! Милая! Дорогая! Как я рада, что ты вернулась!

Они сердечно расцеловались.

Потом все вышли из вагона. На перроне ожидали их Юр и Ян, лакей из Слодковиц.

— С нами ехала аристократка, точно вам говорю, — сказала детям дама, когда они остались в купе одни.

— Это точно жених с невестой. Сразу видно большого пана. Красивая пара! — поддакнул юноша, не отходя от окна.

Карета отъехала первой, за ней двинулись сани с Яном и багажом Стефы.

Люция рассказала Стефе о болезни пана Мачея и о том, как скучала без нее.

— А как себя сейчас чувствует пан Михоровский? — спросила Стефа.

Люция опешила:

— Почему ты говоришь «пан», а не «дедушка», как раньше?

— Хорошо, дедушка… Как он сейчас?

— О, ему гораздо лучше, он вас все время вспоминает, — ответил Вальдемар, не сводя со Стефы горящих глаз.

Взгляд его ласкал девушку, не упуская ни малейшей детали в ее одежде. Лишь траурная вуаль неприятно подействовала на него.

Люция, словно отгадав его мысли, спросила:

— Стефа, зачем тебе этот траурный креп? Он тебе к лицу, но он страшный! По бабушке ведь не носят траура, только по родителям.

— Я ее очень любила. Да и носить этот креп буду недолго.

Она хотела сказать: «Вернее, ты недолго будешь видеть этот траур, потому что я вскорости же уеду», — но сдержалась. При одной мысли о том, что она навсегда покинет Слодковцы, слезы сами навернулись на глаза.

Она представить не могла, как будет с ними расставаться.

Вальдемар был молчалив, как и Стефа. Оба чувствовали, что что-то отделило их друг от друга, и догадывались, что именно. Только Люция щебетала как ни в чем не бывало.

Едва карета остановилась перед крыльцом особняка, едва они вышли и обрадованный Яцентий поцеловал руку Стефе, появился старый камердинер пана Мачея, направился прямо к ней и, склонившись к ее уху, шепнул:

— Старый пан просит панну к себе. Он в своем кабинете.

Девушка побледнела, но смело пошла вперед, не снимая верхней одежды.

Вальдемар догнал ее, они оказались одни в малом салоне.

Вальдемар взял ее руки и поднес к губам:

— Панна Стефания, вы знаете все?

— Да, — сказала она, трепеща.

Он заглянул ей в глаза, смотрел неотрывно:

— Я догадался сразу, еще в вагоне. Только не нужно нервировать себя, дедушка и сам в необычайном расстройстве чувств. Оставайтесь спокойной… ради него.

Он проводил ее до самой двери кабинета.

Пан Мачей сидел в кресле. За три недели он сильно изменился, побледнел, волосы поседели еще сильнее; весь он как-то сгорбился, согнулся, выглядел очень старым. Увидев его таким, Стефа не выдержала: слезы навернулись ей на глаза, она подбежала к старику, присела на корточки у его колен и спрятала лицо в ладони, сдерживая рыдания.

Пан Мачей обнял ее трясущимися руками.

Едва увидев девушку, он понял, что она знает все.

Что-то захрипело в его груди.

— Детка, ты плачешь? Ты все знаешь… От кого?

— Из ее… дневника.

Воцарилось молчание, тяжкое, глухое. Он знал этот дневник!