Кэтрин Полански - Крест и полумесяц

– Да, папенька, – ответила Злата, еле сдерживая слезы.

Вот и все. Последняя надежда на то, что Петр Евгеньевич сам поговорит с Джибраилом Бен-Нижадом, растаяла. Разумеется, папенька в глубине души не одобряет того, что дочь влюбилась в мусульманина. Это немыслимо, так быть не должно, и этого не будет. Папенька может сколько угодно делать вид, что сожалеет, но втайне он рад, и винить его за это нельзя – он кругом прав и желает дочери только добра.

Остаток дня Злата тихо прорыдала в своей комнате. А что ей оставалось?

Вскоре ее навестила Хафиза, сопровождаемая евнухом, – они произвели фурор в посольстве, – и рассказала, как теперь живет она и весь гарем.

– После смерти господина воцарился хаос, – сообщила хатум, отпивая чай из пиалы.

Вдова Ибрагима абсолютно не выглядела убитой горем, наряд ее был по-прежнему ярок, драгоценности многочисленны, а улыбка очаровательна. Подруги устроились в комнате Златы, и Хафиза с любопытством разглядывала европейскую обстановку. Злата же старалась улыбаться, хотя это давалось ей не слишком легко, грустные мысли не покидали девушку.

– Солдаты обшарили весь дом, – продолжила рассказ Хафиза, – даже в гареме появлялись. Женщины едва не умерли от восторга, и, кажется, некоторым солдатам не удалось избежать навязчиво предлагаемых ласк.

Злата невольно рассмеялась, представив, как тощего солдатика зажимает в темном углу какая-нибудь Сааддат.

– Потом посторонние покинули дом, я приказала навесить новые ворота взамен взорванных и заперла дом вдоль стены страгид. Вовремя, как оказалось. Мародеры пытались проникнуть в дом каждую ночь, как же, гарем остался без хозяина. Но теперь все уладилось. Я написала отцу, он скоро приедет. – Хафиза отщипнула виноградину и продолжила: – Надеюсь, я в положении…

– А что, есть признаки?

– Да, – ни капли не смущаясь, кивнула Хафиза. – Как бы я хотела, чтобы родился сын! Тогда мне бы не пришлось возвращаться к отцу. Конечно, он примет меня, но вскоре опять отдаст замуж.

– Не все мужчины такие, как Ибрагим, – покачала головой Злата.

– Я знаю. Но не хочу больше рисковать. Ибрагим показался отцу достойным меня мужем, а что в итоге вышло? Я же не смогу познакомиться с мужчиной и полюбить его до брака…

– Я верю, ты будешь счастлива.

– Как жаль, что ты уезжаешь! – вздохнула Хафиза. – У меня никогда не будет такой подруги, как ты!

– У меня тоже. Но мне надо ехать.

Сборы в дорогу получились короткими – вещей у Златы набралось совсем мало. И вот поезд навсегда увозит ее из Дамаска – нет, из Димашка, упрямо повторяла Злата. Этот город, как она и думала, открыл в ней нечто новое, а именно – любовь – и показал ей Бога, что суть одно и то же. Но теперь надо расставаться навсегда. И Бог, и любовь – они везде, но как же больно, что тот, кого любишь, так и не пришел, так и не сказал ни единого слова.

Стояла невыносимая духота, и даже распахнутые окна не приносили желанного облегчения. Хорошо бы с гор пришла гроза, страшная и тяжелая, которая вымотала бы душу и вместе с тем освежила, очистила, дала новый поворот мыслям.

Амир метался по комнате, как лев по клетке в зверинце Бен-Фарида. Податься некуда! Молодой человек знал, что должен принять решение, но каким же нелегким оно представлялось, с какой кровью приходится его принимать!

Что такое вера, если Бог один? Что такое расстояния для тех, кто любит? Ничто, надуманные препятствия, которые можно преодолеть. Можно ли? Амир Бен-Нижад был сильным человеком, и он умел принимать решения, когда требовалось. Но как воспримет его решение отец, что скажет? Понятно одно: жить без Златы дальше совершенно невозможно.

Амир решительно распахнул дверь и вышел, прошел коридорами, не обращая внимания на кланявшихся слуг, и остановился перед дверью библиотеки. Он знал, что увидит сейчас: библиотеку, залитую солнечным светом, и отца, склонившегося над книгой. После смерти брата Джибраил много времени проводил в библиотеке, будто пытаясь в книгах найти ответ, как справиться с болью, которую все равно испытывал, несмотря на то что Дауд заслуживал смерти.

– Отец! – Амир постучал в библиотеку. – Отец, нам нужно поговорить.

После паузы раздался голос Джибраила:

– Входи…

Амир распахнул дверь: так и есть: солнце, золотисто-коричневая сказка уютной комнаты и Джибраил, оторвавшись от чтения, смотрит вопросительно и понимающе.

– Отец, – перешел сразу к главному Амир, – я уезжаю.

– Ты так решил? – Джибраил даже не стал уточнять куда.

– Да. – Амир прямо и твердо взглянул на отца. – Да.

Отец отложил книгу и напомнил:

– Она не нашей веры.

– Мне все равно, отец. Я люблю ее, несмотря ни на что.

Иногда Амир не понимал Джибраила, вот как сейчас. И не мог предугадать, что тот решит или спросит.

– А если она не захочет?

– Если она не захочет, я вернусь и буду с этим жить, – сказал Амир. – Но сейчас я должен ехать.

Джибраил скрестил руки на груди.

– Ты едешь в Россию за девушкой-гяуркой, – отец подвел итог короткому разговору. – Аллах простит меня, если я удержу тебя. И простит, если не стану удерживать. Езжай, если того просит твоя душа.

– Что решит Аллах, мы узнаем, – склонил голову Амир. – Но что думаешь ты?

Джибраил покачал головой – как показалось Амиру, немного растерянно.

– Я не знаю, сын. Я сам никогда не был в такой ситуации. И, прямо скажу, я не очень одобряю твой выбор. Эта девушка прекрасна, но она не нашей веры и она околдовала тебя.

– Это не колдовство. – Амир был тверд. – Я люблю ее.

– Что ж. – Джибраил поднялся. – По закону я должен бы просить эту девушку для тебя у ее отца. Но я слишком устал сейчас, чтобы отправляться в путешествие, а тебе, я вижу, невмоготу ждать. Поэтому отправляйся в Россию сам, поговори со своей возлюбленной и прими то решение, которое подскажет тебе Аллах. Ты мой сын, и я всегда буду любить тебя. Хотя мне нелегко будет принять то, что твоя жена не нашей веры, я полагаю, что справлюсь.

Амир смотрел Джибраилу в лицо. Как ему тяжело! Но это величайшая честь для Амира.

– Я люблю тебя, отец. Спасибо. Джибраил улыбнулся:

– Я тоже люблю тебя, сын. Да хранит тебя Аллах.

Москва. Сусально-золотая Москва, с ее улицами и переулками, с гомоном торговых рядов и лоточниками, с колясками и женщинами в европейских платьях, показалась Злате чужим, абсолютно незнакомым городом.

Вот уже неделю, как они с отцом вернулись домой, как утихли «ахи» и «охи» по поводу чудесного воскресения и возвращения в дом любимицы всех слуг. И даже неудовольствие Любови Андреевны не проявлялось уже столь явно, мачеха смирилась, что Злата снова здесь, а девушка все не могла отыскать себя в этом родном, но теперь непривычном доме.