Карен Рэнни - Осень в Шотландии

– Шарлотта, что ты собираешься делать? Оставаться здесь как преданная жена, проливающая слезы по сбежавшему мужу?

– Нет, – отвечала Шарлотта. – Известно ли тебе, что в Шотландии жена может развестись с мужем? Я собираюсь развестись с Джорджем, потому что он оставил меня.

Удивительно, но на этот довод у ее отца не нашлось возражений.

Октябрь 1838 года

Если говорить о возвращении домой, это, без сомнения, оказалось самым странным.

Диксону Роберту Маккиннону казалось, что у родных берегов его встречают привидения. Холодными, безжизненными пальцами касаются кожи, почти беззвучными стонами предупреждают его, желая отвлечь от цели. Но ведь вся Шотландия – страна теней. Каждый холм, каждая долина хранят память о славных победах и горьких поражениях. Диксон забыл, насколько сырой здесь воздух. Казалось, земля недавно рыдала, а теперь лишь отдыхает между приступами плача.

Как странно – ради этой минуты он прошел полмира, а сейчас боится приблизиться к Балфурину.

Он откинулся на подушки и взглянул на спутника. Мэтью втиснулся в угол кареты, скрестил руки на вышитом шелковом халате и вперил взгляд в заостренные носки башмаков. Молчал он со вчерашнего дня, когда Диксон объявил, что могут пройти недели, прежде чем они отправятся на Пинанг, а вероятнее всего, им придется провести в Шотландии зиму.

Диксон постучал в потолок, давая сигнал кучеру ехать медленнее. Еще один стук – и лошади остановились у обочины.

– Пойди взгляни на Балфурин, Мэтью, – предложил Диксон.

– Если не возражаете, господин, я останусь здесь, – сухо проговорил Мэтью, не желая даже смотреть в указанном направлении. – Скоро налетит буря.

– Ничего, добрая шотландская буря охлаждает огонь в крови.

– У меня, господин, в крови нет никакого огня. Слишком долго я мерз и мок, чтобы во мне остался какой-нибудь огонь.

Диксон подавил улыбку, вышел из экипажа и прикрыл за собой дверцу, считая бесполезным объяснять Мэтью, что стенки кареты не защитят их от шотландской бури. С таким же успехом можно стоять голым на самом ветру и наслаждаться разгулом стихии.

Диксон отошел от экипажа, чувствуя, как с каждым шагом отступают прожитые годы.

Его родители утонули при кораблекрушении на реке Тэм. Самого Диксона привезли в Балфурин к дяде. Здесь он и вырос. Дом матери стал его домом. Сколько раз он поднимался на разрушенную башню… Сколько раз носился по зубчатой стене… Играл в Роберта Брюса, или в Ганнибала, или в Цезаря, в других прославленных воинов… И во всех этих сражениях он исполнял не свою роль, а играл графа Марна, своего кузена Джорджа, владельца этого замка. Даже ребенком Диксон всегда завидовал положению Джорджа. И не потому, что Джордж унаследует титул, а скорее потому, что в памяти людской он навеки останется как владелец Балфурина.

Алая полоса заката служила прекрасным фоном для первой встречи с замком. Небо вдали уже почернело, и не одна только ночь была тому причиной, а еще и приближающаяся непогода. Может быть, это знак, что древний замок не желает открывать ему свои объятия?

Но стоит ли придавать значение этому знамению…

Балфурин поразительно изменился. Диксон во все глаза смотрел на долину, почти не узнавая замка. Не было разрушенной башни. Каким-то таинственным образом она просто исчезла. Может быть, рухнула окончательно? Рассыпалась в пыль, и ее растащили по кирпичику? Или, в лучшем случае, разобрали, чтобы соорудить вон ту новую постройку с востока – трехэтажное здание, прямоугольное и простое, казалось, ничем не связанное с замком, кроме общего двора.

Крепостную стену поправили, ворота с решеткой починили. Зубцы на стене, казалось, стали острее, над ними развевался флаг, которого Диксон не мог различить в сумерках.

Во дворе вдоль стены горела сотня факелов. Дорожка от ворот до широких ступеней тоже была освещена. Огни мерцали в каждом из окон Балфурина, создавая впечатление, что замок охвачен пожаром.

Вдоль подъездной дорожки тянулась длинная череда экипажей. Гостей встречала и провожала по лестнице девушка в белом, словно бы стекающем с плеч платье.

По двору гуляли женщины всех возрастов в таких же одеждах. Некоторые построились в очередь. Одна из женщин, как будто расстроенная из-за испорченной прически, бежала к трехэтажному зданию, ухватившись за концы собственных волос.

– Это что, церковь? – спросил Мэтью.

Диксон обернулся и увидел подошедшего спутника.

– Никогда не думал, что Джордж религиозен, – отвечал Диксон. – Но за десять лет любой мог перемениться.

– Перемены зависят от самого человека, – возразил Мэтью. – Время тут ни при чем.

Диксон не стал комментировать это высказывание.

– Это то, что вам нужно, хозяин?

Диксон взглянул на Мэтью.

– Это поможет вашему сердцу успокоиться?

– Мы же договорились, Мэтью. Не будем это больше обсуждать.

Диксон снова устремил взгляд на Балфурин. Как-то его встретит Джордж? Не проснется ли прежнее отчуждение? Через несколько минут все станет ясно.

– Посмотри, Мейзи, так хорошо?

Шарлотта Маккиннон, графиня Марн, рассматривала себя в зеркале.

– Мне кажется, вы потрясающе выглядите, ваше сиятельство, – отозвалась Мейзи.

А как же иначе? Мейзи всегда яростно защищала Шарлотту. С того самого дня, когда графиня четыре года назад сделала ее своей горничной.

Всегда-то она улыбалась. Щелочка между передними зубами и ямочка на правой щеке придавали девушке шаловливый вид. Молоденькая служанка считала мир со всеми его чудесами прекрасным местом. Иногда общество Мейзи могло показаться утомительным, особенно в дни, когда на саму Шарлотту нападало мрачное настроение. Однако сейчас веселое расположение духа этой девушки казалось хозяйке весьма уместным.

Вечером Шарлотту ждал праздник. Бал, который она устраивала, был кульминацией пяти лет непрерывного труда и забот.

Самый первый выпуск девиц покидал школу молодых леди «Каледония» и вступал на самостоятельную стезю. Семейства со всего севера Шотландии собрались, чтобы присутствовать на церемонии выпуска. Колонна выпускниц должна была пройти по центру большого зала с зажженными белыми свечами в вытянутых руках, словно каждая девушка шла к свету самого знания. После церемонии предполагались развлечения, и в частности первый выпускной бал.

Шарлотта надеялась, что у нее станет еще больше воспитанниц, когда весть о сегодняшних празднествах разлетится по Эдинбургу и Инвернессу. Вскоре, пожалуй, придется ввести ограничения на прием, а это истинный показатель успеха школы для девочек.

Она подалась вперед, чтобы лучше себя рассмотреть. Лоб блестел, Шарлотта припудрила его французской пуховкой и сняла со щеки пушинку страусового пера. Волнение окрасило ее лицо в розовый цвет, но внутри все холодело от беспокойства.