Пола Рид - Страстная и непокорная

1662 год

В нагревшейся за день комнате тонко звенели комары. Удушливый аромат, исходивший от курильницы с ладаном, которую Мату всегда разжигала по ночам, на них не действовал. Грейс говорила своей безмолвной чернокожей служанке, что это бесполезно, но та лишь качала тяжелой головой и продолжала жечь ладан. Выразительной пантомимой и сложными жестами она объясняла, что комары не могут жить в столь благоуханном воздухе.

К несчастью, не могла и Грейс.

Будь воздух в комнате абсолютно свеж и не содержи он ничего, кроме легкого дыхания ямайского ветерка и нежного аромата садовых цветов под окном, она все равно не решилась бы свободно дышать. Вздох полной грудью может заглушить осторожные звуки крадущихся шагов дяди Жака за дверями спальни. Тогда он неожиданно возникнет в комнате и напугает ее, как в первый раз, пять дней тому назад. А потому Грейс затаила дыхание, стремясь, чтобы ее маленькие легкие работали почти бесшумно. Руками и ногами она не шевелила совсем, чтобы не шуршали простыни. Пусть он решит, что она уже спит, и уйдет!

Когда Грейс была совсем маленькой, она боялась темноты. Мату спала возле ее кровати на тюфяке, но ей все равно было страшно.

— Что, если чудовище у меня под кроватью проглотит Мату, ведь она ближе всех? — спрашивала девочка отца.

— Тогда, малышка, это будет не первая жертва, которую принесла наша Мату во имя твоей безопасности и благополучия, — отвечал Эдмунд Уэлборн.

В возрасте восьми лет Грейс объявила, что больше не нуждается в защите Мату, она уже большая и ни в каких чудовищ не верит. Мату переселилась в маленький чуланчик рядом с холлом — ей единственной из слуг разрешалось ночевать в доме. С тех пор пролетело два года, и Грейс поняла, что ошибалась. Сейчас более, чем когда-либо прежде, она стала верить в чудовищ. Но теперь уже не позовешь Мату: первое, чего потребовал монстр, — это не рассказывать о его визитах, иначе он убьет ее любимую няню, и во всем будет виновата она, Грейс!

Грейс заметила, что с каждым днем он действует все успешнее: запоминает, какие половицы скрипят, и старается на них не наступать. Однако у него только одна свеча, и всего он увидеть не может. Сегодня мучитель придавил своим весом лишь одну скрипучую половицу, и затаившая дыхание Грейс смогла уловить ее тихий стон. Дверь негромко щелкнула, и человек проскользнул в комнату. От пламени свечи по стенам заметались призрачные тени. Сжатыми кулачками Грейс крепко держалась за простыню. Монстр прикрыл дверь так же неслышно, как и открыл. Грейс старательно отводила глаза. Мужчина поставил подсвечник на маленький столик возле ее кровати.

— Ты ждала меня, Грейс? — спросил он. Французский акцент придавал его словам маслянистую текучесть, они словно стекали с его губ жирными каплями.

Она наконец осмелилась поднять на него глаза, но так и не сумела ответить. На нем была полотняная ночная рубашка. Блестящие темные волосы падали ему на плечи. Глаза прятались в тени и казались пустыми бессмысленными провалами. Грейс хотелось кричать, но с ее губ сорвался только едва слышный стон.

— Я должен съесть твой язык, ma petite, как ты у своей няни. Он говорил так каждый раз, когда приходил к ней. Эти слова приводили Грейс в ужас. У Мату действительно отсутствовала половина языка. А почему, Грейс не знала, никто никогда ей не объяснял.

Дядя приехал к ним в гости всего неделю назад. На третью ночь он проскользнул в комнату Грейс и заявил, что Мату знает о ней что-то грязное и постыдное, настолько отвратительное и ужасное, что отец приказал вырезать Мату язык, чтобы она никому не могла рассказать об этом.

— Она рассталась со своим языком из-за тебя, ma petite, — нашептывал он. — И ты должна понести наказание. Днем можешь пользоваться своим языком сама, а ночью он принадлежит мне.

Дядя наваливался ртом на ее губы, почти душил своим языком, как будто вбирал в себя слабые крики Грейс. Он крепко прижимал ее руки к телу, выжимая дух из тела десятилетней девочки. Когда она уже не могла дышать и думала, что сейчас потеряет сознание, он отстранялся.

— Если ты кому-нибудь скажешь, что я приходил к тебе, Мату умрет.

Дядя Жак был белым, а Мату — чернокожей, так что, если он захочет ее смерти, она умрет. Дочка ямайского плантатора и внучка работорговца в свои годы уже познакомилась с горькой реальностью. Жак сел на кровать и с сожалением вздохнул, его колени стиснули ноги Грейс.

— Жаль, что порвать тебя можно лишь раз, — самым обыденным тоном заявил он. — Я откладывал, сколько мог, наслаждался предвкушением. Но что делать, мне всегда не хватало терпения!

Он провел пальцами по тугим золотистым локонам на ее голове, потянул, чтобы стало больно.

— Никогда мне еще не доставалась такая белокурая красавица. Вечно приходится довольствоваться детьми рабов. Ноты, ma petite, ты ведь почти такая, как мы!

И своим густым, словно бы шелковым басом он стал рассказывать ей о тех местах, где женщины отдаются множеству мужчин каждую ночь за деньги.

— Вот куда тебя надо отправить, ma chere. Самое подходящее местечко для такой сладенькой девочки, как ты. — Жак провел пальцем по золотистой руке Грейс. От ужаса у нее по коже побежали мурашки. — За тебя бы давали самую высокую цену. — Он взял ее руку и сунул себе под ночную рубашку. Грейс пыталась вырваться, но он не позволил, крепко обхватив ее кисть.

Грейс случалось видеть обнаженных мальчиков-рабов. Ее отец говорил, что они слишком малы, а потому не могут заработать себе на одежду. Она видела их маленькие черные мужские принадлежности. То, что было под рубашкой у ее дяди, было совсем иным — чудовищно распухшим и громадным.

Жак просунул свободную руку под простыню и насильно вставил ей между ног палец.

— То, что ты держишь в руке, малышка Грейс, должно проникнуть туда, — наклонившись, зашептал он ей в ухо. — Да-да, будет больно. Ужасно больно! Но ты должна проявить мужество, терпеть и молчать, ma chere. Ради своей Мату.

Но Грейс подумала, что мужества ей не хватит, и тихонько всхлипнула. Бедная Мату!

Внезапно дверь распахнулась, петли жалобно взвизгнули. В проеме стоял отец со свечой в руках. Комнату залил желтоватый свет. От страха и стыда Грейс сжалась в комок. Жак выпустил ее пальцы, и она отдернула руку, как будто обжегшись.

— Черт тебя подери, Жак Рено! Убери свои грязные лапы от моей дочери, грязный подонок! — закричал Эдмунд Уэлборн. Он был полностью одет, даже его светлые волосы сзади заплетены в косичку. Отец как будто знал, что должно произойти, и, как сама Грейс, ждал появления Жака. — Встань! Встань и хотя бы притворись, что ты мужчина, когда будешь встречать смерть!