Лариса Шкатула - Крепостная маркиза

Он сделал паузу, видимо, соображая, что же это была за контрабанда и если она существовала, то куда делась?

А Соня мысленно похвалила себя за то, что она открывала ход в подземелье, когда Эмиля рядом не было. И закрывала тоже. Все-таки пора ей привыкнуть думать не только о том, что в сей момент находится перед глазами и под ногами, надо уметь смотреть вперед и просчитывать все возможности, а иначе потом будешь кусать локти, не в состоянии случившегося исправить. Чего далеко за примерами ходить? Вот совсем недавно…

— Купим цветов, побольше, завалим ими всю карету — никто не усомнится, что вдова, — Эмиль красноречиво посмотрел на Агриппину, — горюет и чтит память мужа. — У нас есть деньги на цветы?

Он обращался к княжне, признавая ее за хозяйку.

Агриппина, что ни говори, воспринималась им всего лишь женщиной, у которой он был первым и единственным мужчиной. По крайней мере, пока. Причем после его «работы» над нею девушку должны были продать куда-то в Европу, где она стала бы ублажать какого-нибудь богатого вельможу, а то и не одного…

Собственно, Эмиль ничего подобного вслух не высказывал, но Соня отчего-то понимала его отношение к Агриппине именно так. На месте своей бывшей крепостной она отправила бы его куда подальше, чтобы никогда больше не видеть, но Агриппина…

Что ни говори, она другой крови. У нее это, можно сказать, вековой инстинкт: прощать своего мучителя, считая, что его присутствие угодно богу. Не в смысле награды, а в наказание. Мало ли как это объясняют себе обиженные и угнетаемые…

Если уж на то пошло, Эмиля можно было сравнить с ювелиром, в руки которого попал неограненный драгоценный — или полудрагоценный — камень, которому он путем огранки был должен придать соответствующий блеск. Многократно увеличив при этом стоимость камня…

Выходит, в глубине души Эмиль относился без особого почтения к женщинам, которых превращал в покорных рабынь и умелых любовниц. Агриппине еще повезло. Не будь рядом Софьи, вряд ли она так легко отделалась бы. На стене в той комнате, где с нею занимался Эмиль, висел устрашающего вида хлыст.

И Соня не уверена, что вешали его только для вида…

Пусть Агриппина и была замужем за настоящим маркизом и сама звалась маркизой, все равно каждую ночь Эмиль мог брать ее столько, сколько хотел. И всякий раз она принадлежала ему безраздельно…

Нет, опять Соня чересчур категорична. Пожалуй, то, что старый маркиз на ней женился, подняло Агриппину в глазах Эмиля и поставило с ним на одну ступень. Теперь он, скорее всего, воспринимал девушку разве что как подружку, но не как хозяйку.

Иное дело княжна. У него в постели случались женщины-аристократки, но господином над ними Эмиль был лишь временно, пока они были связаны и не могли противопоставить ему ни свою силу духа, ни свое благородное могущество. Обучение таких женщин Флоримон держал под личным контролем, Эмиль всегда это знал и не позволял себе с ними ничего лишнего…

Вот что сочинила Соня по поводу единственного вопроса Эмиля, есть ли у нее деньги для покупки цветов.

— На цветы найдем, — сказала княжна.

Эмиль ей поклонился, словно она этими словами его облагодетельствовала.

Отчего-то ее побаивался сам маркиз Флоримон, который очень редко кого-то боялся. А вот Эмиль в ней никакой особой силы, кстати, не усматривал. Скорее всего, маркиз видел в этой русской аристократке что-то, что с первого взгляда трудно углядеть…

А у Сони еще оставалось немного денег от продажи первого перстня.

На самый крайний случай существовал еще последний перстень, с топазом, — самый дорогой из тех, что подобрала Люси на месте схватки бандитов и гвардейцев, сопровождавших Софью в Австрию.

Княжна уже перестала угрызаться сомнениями на этот счет. В конце концов, то, что сделала Люси, вовсе не мародерство, как Соня думала вначале, считая, что присваивать вещи мертвых отвратительно. Но, оказывается, есть такое понятие — военные трофеи.

Вот так. Стоит только подобрать к своим действиям нужные слова, как они приобретают совсем другой смысл!

Трое заговорщиков сделали так, как и задумали: послали Эмиля в цветочный магазин, откуда он привез целую повозку цветов. К ним — три траурных венка.

Потом они уселись в карету и двинулась к склепу, ни от кого не таясь. Кстати, если бы кому-нибудь и случилось обратить на их выезд внимание, то вряд ли этот «кто-то» стал бы заглядывать внутрь кареты. Молодая вдова может покупать сколько угодно траурных венков — понятное дело, она благодарна старому Антуану: он женился на ней, иностранке, да еще, судя по слухам, вовсе не знатной. Оставил ей свой титул, деньги. Потому ничего странного нет в том, что она покойника добром поминает…

Впрочем, даже если бы кто-то настырный и заглянул внутрь, то ничего крамольного он бы не увидел, ведь сверток с покойником был упрятан под сиденье повозки, а сиденье завалено цветами. Такими пахучими! Своим ароматом они полностью заглушали просачивающийся из свертка запах тления.

Когда все трое вернулись в замок, Патрик уже ждал их перед запертой Эмилем парадной дверью.

На его удивленно-вопросительный взгляд Соня небрежно ответила:

— Мы возили цветы к усыпальнице маркиза де Барраса.

И это было правдой, хотя Соне показалось, что Патрик ей не поверил. Впрочем, его дело, верить или не верить.

Проделали они всю операцию в лучшем виде, хотя Эмилю пришлось изрядно попотеть, сдвигая в сторону могильную плиту, а потом возвращая ее на место. На всякий случай они решили положить останки Флоримона в одну усыпальницу с отцом. Может, в смерти на них снизойдет покой и согласие, какого не было между маркизом Антуаном и его сыном при жизни…

Перед тем как задвинуть плиту на место, Эмиль взглянул на женщин, словно попросил оставить его наедине с покойным. Женщины отошли в сторону, что не помешало им слышать, как тот бормочет заупокойную молитву.

Обратно ехали так же: Эмиль сидел на козлах, а Соня с Агриппиной внутри, невольно прижимаясь друг к другу. В повозке словно все еще витал дух покойного Флоримона, похороненного без святого причастия.

— Я выполнил поручение вашего сиятельства, — проговорил Патрик.

Соня глянула на него с недоумением. Какое такое поручение? Что он имеет в виду? Она чуть было не спросила это вслух и только в последний момент спохватилась. Ко всем недостаткам у нее еще и память плохая!

— Нашел учителя фехтования, — напомнил ее дворецкий, скрывая усмешку.

Не делает ли Соня ошибку, выбирая себе в услужение не почтенного мажордома, человека пожилого возраста и с опытом работы при господах, спокойного и привыкшего не вмешиваться в дела своих хозяев, а молодого, полного сил, к тому же чересчур сообразительного?.. И вдобавок бывшего на службе у подруги французской королевы! Судя по всему, он выполнял самые деликатные ее поручения. И до сих пор, кроме имени. Соня ничего о нем не знает. Кто он на самом деле, как оказался при французском дворе, от чего спасла его герцогиня де Полиньяк? И почему ему — не французу — так доверяла?