Симона Вилар - Исповедь соперницы

Презирая себя за малодушие, я тронула шенкелями бока лошади, выезжая вперед. Эти трое теперь были совсем близко, но похоже, не желали останавливаться. Саксонка продолжала работать шестом, не глядя в мою сторону. Я машинально направила лошадь вдоль течения ручья, не переставая разглядывать пресловутую Фею Туманов.

Не самое приятное ощущение, убедиться, что твоя соперница не дурнушка. Я перевела взгляд на детей. Вернее на маленькую девочку. Сколько ей? Я прикинула в уме — выходило месяцев девять. Совсем червяк. Но в этом червяке я с болью заметила явное сходство с Эдгаром. Эти синие чуть удлиненные глаза, линия рта. Из под дурацкого венка видны завитки светлых, почти льняных волос. Ребенок таращился на меня, не прекращая сосать пальца. Нет ничего глупее чем вид ребенка с пальцем во рту. Я заметила, как Адам, не сводя с меня испуганного взгляда, машинально убрал руку девочки, посильнее прижал ее к себе. Похоже он был очень привязан к сестре. Ох уж эти ублюдки моего мужа!

Адам первый прервал молчание:

— Слава Иисусу Христу, миледи.

— Во веки веков, — заучено ответила я. И обозлилась, что веду себя столь обыденно. — Эй ты, девка! — окликнула я Гиту. — Смотрю ты слишком горда, чтобы оказать приветствие своей госпоже.

Она наконец повернулась ко мне. Глаза у нее были серые, я бы даже сказала бесцветные. Кому такое может понравиться?

— Разве нас представляли друг другу, миледи?

— В этом нет нужды. Мы обе знаем кто из нас кто.

— Действительно, знаем. И я несколько обескуражена, миледи, что встречаю вас без свиты и сопровождающий, да еще и в моих владениях.

Черт возьми, я действительно находилась на ее земле. Но и в Норфолке. А Норфолк — моя земля. И я не преминула указать на это. Добавив, что если она проявит ко мне непочтение, я велю своим людям прибыть в фэнленд и наказать ее.

Лицо Гиты Вейк оставалось спокойным. Не глядя на меня, по-прежнему направляя лодку шестом, она сказала:

— Разве я чем оскорбила вашу светлость, если вы сразу заговорили о непочтительности? Или вы хотите грубыми речами вынудить меня ответить вам так, как требуют мое достоинство и положение? В таком случае я постараюсь игнорировать ваше немилостивое обращение.

— Я разговариваю с тобой, как женщина с положением имеет право говорить с потаскухой, родившей в блуде. Ты… Ты и твое отродье…

В этот миг дитя, напуганное моей резкой речью, сморщилось, побагровело и разразилось отвратительным визгом. Саксонка лишь что-то негромко сказала Адаму и он стал вертеть девочку в руках, подбрасывать. Сама же она, продолжала править лодкой. Я могла оставить их, но ее пренебрежение задело меня.

— Ты много вообразила о себе, саксонская сучка, — я нервничала, дергала поводья и смирная белая кобылка подо мной тоже стала волноваться. — Ты так ведешь себя, словно считаешь ниже своего достоинства беседовать с женщиной, у которой хотела украсть мужа.

Гита Вейк неожиданно подвела лодку к берегу и, удерживая ее шестом и глядя мне в глаза, заговорила:

— Не делает вам чести, леди Бэртрада, обращаться со мной таким образом. Свою чашу унижений и горечи я и так испила сполна. И ваши речи не могут причинить мне большей боли. Будет лучше, если мы сейчас расстанемся, и я больше не буду вспоминать о ваших злых словах, а вы не станете думать, что оскорбив меня, сможете вернуть себе супруга.

Я буквально задохнулась от злости. Дернула повод, почти задрав голову лошади. Она взбрыкнула передними копытами, фыркала, тряся головой. Я же все еще пребывала в состоянии немоты от ее намека. Конечно в графстве не было тайной, что мы с Эдгаром не ладим. Но нет большего унижения, чем когда об этом напоминает соперница.

Она же продолжала:

— Вам не стоит думать обо мне, госпожа. Ведь вы его законная жена, вы его семья и судьба. Поэтому любите его, сделайте счастливым, будьте его другом и помощницей. И тогда мир и покой вернутся в ваш союз, вы родите ему сына…

И эта змея еще смела попрекать меня бесплодием!?

— Молчи! Это от тебя-то мне выслушивать советы? От тебя… родившей моему мужу это жалкое существо!

Я ощущала такую боль, глядя на дочь Эдгара! О, как же в единый миг я возненавидела этого ребенка! Ребенка, которому Эдгар даровал родовое имя Армстронгов, признал своим, ни на миг не думая какое это оскорбление для меня. Этого ребенка не должно было быть.

И, с силой сжав бока лошади, я послала ее вперед. Она заржала, сделала скачек, как раз когда саксонка оттолкнула лодку от берега. Передние копыта лошади ударили о днище лодки почти возле самого ребенка.

Треск, крик, всплеск воды, холод воды… Лодка вмиг погрузилась, все попадали в ручей. Но я удержалась в седле. Лошади здесь было по грудь, я же лишь намочила ноги и подол юбок, когда развернув ее, заставила по откосу выбраться на берег. Отсюда, с высоты своего седла, я наблюдала, как остальные барахтаются в воде.

Гита, перво-наперво, выхватила из воды отчаянно верещавшую и захлебывающуюся дочь. Прижала и, подняв повыше, стала карабкаться на берег, одной рукой держа девочку, другой цепляясь за кусты. Ах, какая жалость, что ручей не так и глубок. Я бы сейчас вмиг могла избавиться и от соперницы, и от ее отродья, да и от Адама в придачу. Ведь Адам так кричал и барахтался в воде, что будь хоть немного глубже, наверняка бы захлебнулся. А так он все же сумел ухватиться за протянутую Гитой руку и она стала вытягивать его, другой рукой прижимая к себе дочь. При этом она что-то говорила спокойным ровным тоном. Адам перестал биться, залез на откос, даже принял из рук Гиты сестру. Гита повернулась ко мне. Фурия, настоящая фурия! Ее шаль сползла, влажные пряди прилипли к лицу, а глаза… Клянусь верой, они уже не казались мне бесцветными, словно алели, такой в них светился вызов.

Но мне ли бояться ее? Облепленную платьем, обремененную детьми. Попросту дранная, мокрая кошка. Видел бы сейчас Эдгар свою распрекрасную Фею Туманов.

Я громко засмеялась. Но следующее произошло в мгновение ока. Гита, оставив обоих детей на склоне, молниеносно схватила торчавший из воды длинный шест, замахнулась… Меня оглушила резкая боль от удара по лицу, я охнула, стала опрокидываться, упала, взбрыкнув ногами. Моя лошадь кинулась прочь, а я лежала плашмя, растерянная, ощущая во рту привкус крови. И вдруг опять тупая боль и даже нехватка воздуха, когда саксонка, навалившись сверху, прижимая шест поперек моего горла, надавила им так, что я почти не могла вздохнуть. Видела над собой ее искаженное яростью лицо. И задыхалась, задыхалась… Сейчас в моем горле что-то хрустнет, сейчас я умру…

Я наконец смогла вздохнуть. Похоже эта безумная все же опомнилась, ослабила давление.

— Слушай ты, нормандская змея, — услышала я над собой ее почти спокойный голос. — Если ты еще хоть раз попытаешься причинить зло моему ребенку… Если ты хоть приблизишься к ней… Клянусь кровоточащими ранами Христа, я уничтожу тебя. Я сделаю так, что тебя затащат в болота, и никто не узнает, в какой трясине покоится тело ублюдочной дочери короля.