Галина Грушина - Искусство любви

– Подумай, много ли денег заработал Гомер! – часто упрекал он наследника.

– Он заработал бессмертную славу! – хорохорился тот.

– Ох, сынок, славу в кошелёк не положишь. Будет хорошо, если ты заслужишь уважение сограждан здесь, в Сульмоне. Бессмертная слава, с чем её едят?

Узнай он, что сын не только не перестал стихоплётствовать, но пустился во все тяжкие, вступил в коллегию поэтов, где полно всякой шушеры, водится с кем попало, не думая завести нужные знакомства, забросил форум, – и тотчас из Сульмона раздастся грозный приказ немедленно возвращаться.

Что делать, как умаслить Сострата? Ублажить дядьку и завести любовницу? Шлюхи противны; к тому же им надо платить, а он лучше потратится на книги и сласти. Пустить в постель служанку-деревенщину? Позволить прикоснуться к себе огрубелым от чёрной работы рукам? Похотливость свойственна лишь низменным душам. Плотские утехи не влекут его. Зачем тратить силы на то, что роднит человека с животными, когда стоит захотеть, и перед мысленным взором тут же начнут водить хоровод воздушные нимфы… И сами Грации – прелестные Аглая, Ефросина, Талия, одна лучше другой, с улыбкой приблизятся к нему и одарят утончёнными ласками… Он поэт. Как втолковать это тугодуму Сострату?

Залитая солнцем улица вела прямиком к Марсову полю. Завтра начинались прекрасные Квинкватрии – четырёхдневные празднества в честь Марса и Минервы, священные дни для всех военных, а также ремесленников и – поэтов, потому что Минерва наряду с Дионисом тоже покровительствовала поэзии. Жрецы салии будут плясать на комиции перед понтификами, учителя получат наконец плату за годовые труды, а поэты опять соберутся для декламаций.и возлияний. Хорошо бы к этому времени сочинить какие-нибудь стишки а не то коллеги махнут а него рукой. Для этого он и спешил на Марсово поле, чтобы там, среди весенней зелени и щебета пичуг, начертать на воске стихотворные строчки.

Ближе к Карментальским воротам народу сделалось не протолкнуться.. Бездельники, подобные ему, стремились к приятным местам изобильного на всевозможные утехи Марсова поля. Всем хотелось свежей травки и зелёной тени деревьев, а то и искупаться в прохладных струях источника Девы. Велев не отставать от хозяина нагружённому корзиною со съестным и письменными принадлежностями слуге, Назон ускорил шаг, и тут его окликнул Грецын – соученик по риторской школе. В отличие от Назона, ютившегося в наёмных комнатах, молодость Грецына лелеял просторный отчий дом, атрий коего украшали портреты знатных предков; кошелёк его всегда был полон золотыми монетами, расточаемыми легко и без опаски; одним словом, Назону было до его далеко. Сенаторский сынок! Вот кому была открыта дорога гражданских почестей. Грецын уже метит в эдилы, а застенчивый сульмонец, пробыв пять месяцев триумвиром по уголовным делам и ничем не блеснув, предпочёл незаметно исчезнуть с форума. Возможно, Грецын вовсе не думает глядеть на Назона свысока, причиной надменности всего лишь высокий рост, однако сульмонцу казалось, что это не так. Римлянин превосходил его всем: золотое всадническое кольцо было толще, плащ – дороже; даже обувь его, ладная, новенькая, поскрипывающая, выгодно отличалась от сапог поэта, добротных, но грубых и разношенных. Двое слуг, сопровождавших Грецына, были облачены в нарядные туники, и Назон махнул своему Пору, тащившемуся позади, чтобы тот держался подальше: уж слишком невыгодно было сравнение.

Узнав, куда знакомец направляется, Грецын пошёл рядом: у него была назначена встреча с братом в портике Аргонавтов.

– Я слышал, у тебя родился сын? – льстиво осведомился у знатного спутника поэт. – Позволь принести поздравления.

Тот поблагодарил.

– А почему тебя давно не видно на форуме?

Назон ответил как можно беспечнее:

– Форум, почести, воинская слава, – всё это не для меня.

– Но ведь ты неплохо начал как судья-центумвир…

– В угоду родителям.

Доколе его будут пытать допросами, почему он не хочет карабкаться вверх по лестнице почестей?

– Наша семья не из последних в Сульмоне, – счёл он нужным пояснить недоумевавшему собеседнику. – Родители мои люди состоятельные, так что наживат деньги я не стремлюсь, а славой оратора сыт по горло ещё со школьных лет. Я решил посвятить досуг учёным занятиям и литературе.

– Похвально, – кивнул Грецын. – Если к тому же средства позволяют. Но ведь подобные занятия не могут сделаться всем в жизни римского «всадника».

– Всем в жизни станет для меня безделье, – весело тряхнул пышновоосой головой поэт. – А стихи и книги будут отдохновением.

– Значит, досуг, деревня, тихая жизнь в семейном кругу, жена и детишки…И это с твоими дарованиями? Признаться, все мы думали, что ты далеко пойдёшь.

Назон был уязвлён:

– Какая деревня? Никогда! И никакой семьи! Мое призвание – любовь и наслаждение. Например, сейчас я полон красавицей Коринной.

Что за Коринна? И сам удивился слетевшему с языка слову. Недавно читал плохонькие стишки какой-то поэтессы Коринны ; имя прилипло.

– Гетера? – снисходительно осведомился Грецын.

– Нет, милейший друг, – спесиво вскинул голову Назон, – гетеры не в моём вкусе. Коринна – всего лишь прозвище; истинное имя моей возлюбленной должно остаться в тайне. Я предпочитаю возвышенное чувство любви.

– Как прикажешь это понимать?

– А так. Любишь тогда, когда, не кривя душой, можешь сказать избраннице: ты одна для меня на свете; других женщин не существует.

– Слишком возвышенно, – подумав, рассудил Грецын. – Ты взлетаешь черезчур высоко. Что до меня, я буду удовлетворён, если стану консулом, а жена родит мне ещё пару сыновей.

Назон подумал, что тоже не отказался бы стать консулом, если бы не лень . Незаметно за разговором миновав ворота и вступив с толпой на Марсово поле, однокашники шли среди гулявших, с любопытством озирая пёстрые одежды, высокие причёски, раскрашенные лица встречных женщин, коих было множество, как цветов на весенних лугах.

– Я замечаю, что возвышенная любовь к Коринне не мешает тебе любоваться продажными красотками, – хмыкнул Грецын.

Назон поморщился, досадуя про себя: что за Коринну он выдумал на свою голову?

– Я доверился тебе в надежде на твою скромность, – упрекнул он.

– Ну уж, ну уж! – засмеялся Грецын. – Вы, поэты, сами охотно выбалтываете в стихах все свои секреты. Кто бы знал о Кинфии либо Делии, если бы не поэтические признания Тибулла и Проперция?

В портике Аргонавтов, среди зевак, рассматривавших картины, прогуливался брат Грецина ,завитой, надушенный Флакк. В отличие от брата он не старался блеснуть серьёзностью, а с удовольствием красовался, выставляя напоказ богато вышитую тунику и плащ с огромной золотой пряжкой, а также унизанные блестящим и перстнями руки.