Вера Русакова - Боярыня Матвеева

В дядином доме был устроен праздничный стол.

– Раньше у нас были две Евдокии – доченька и внученька, теперь будет три, – нежно ворковала тётя.

Мэри слушала все эти разговоры в пол-уха. Её трясло от страха. Ещё вчера она могла отступить; сегодня выбор сделан. И бог покарает её за отступничество.

Вечером она упала на колени перед распятием и начало молиться так горячо, как не молилась уже много лет.

– Боже, прости меня, – шептала она как в бреду, – я же не мусульманство приняла, а осталась христианкой. Ты знаешь: я сделала это только ради любви. Но если ты меня не простишь – приму твой гнев со смирением.

Она заплакала. Она плакала очень редко. За последние три года – два раза: на следующий день после смерти Антона и сейчас.

В том горячечном состоянии, в котором она находилась, возникла даже дикая мысль – а можно ли ей теперь молиться перед распятием? Мэри – Евдокия одёрнула себя: крест – символ всех христиан.

Это здравое рассуждение придало ей душевных сил. Она легла спать.

И заснула только под утро.

А утром подумала, что дядюшку её господь уже тридцать пять… да, именно тридцать пять лет не карает. Впрочем, мужчинам всегда легче жить.

Артамон Матвеев открыл дверь и поклонился. Глазам его представилась знакомая картина: сухощавый бодрый старик выговаривает двум молодым парням, точнее парню и подростку – Андрею было семнадцать лет, Семену четырнадцать.

– Я вам что сказал? У кого сказал покупать?

– Батюшка, – тоном мученика отвечал Андрей, – не было у него!

– У вас всегда так: то не было, то не получилось, то не хватает.

– Прости, батюшка, виноваты, – пришёл на помощь старшему брату Семён.

Артамон улыбнулся уголками рта: эту формулу придумал он, он же и научил ей брата.

– Не виноватиться надо, а сразу делать правильно, – назидательно ответил Алмаз Иванович. Но браниться временно перестал. Ненадолго.

– Ты почему не кланяешься?

– Я поклонился сразу как вошёл, батюшка.

– «Как вошёл»! Кланяться надо так, чтобы тебя видели. Здесь-то тебе всё с рук сойдёт, а в Кремлёвских палатах – нет. Учи тебя, не учи – всё без толку.

– Прости, батюшка. Виноват.

– Не прощения надо просить, а делать всё вовремя.

Молодой человек подошёл к старику, встал на колени и коснулся лбом пола. В чёрных глазах старика мелькнула искра нежности, но быстро исчезла: Ерофей Иванов, для оберегания от бед прозванный «Алмазом», был сухощав телом и сух характером, а ещё умён, деловит и всегда всем недоволен. Он заправлял делами всемирной важности, но людей, испытывавших к нему хотя бы подобие тёплых чувств, можно было пересчитать по пальцам одной руки; пасынок был одним из этих немногих.

Поприветствовав приёмного отца, Матвеев поднялся и пошёл к братьям. Андрей слегка поклонился, Артамон слегка шевельнулся.

– Как вы кланяетесь, – немедленно начал Иванов, – Андрей, ты старшего брата встречаешь! Поклонись как следует!

Андрей поклонился «как следует»; старший брат ответил легким полупоклоном.

Семён сразу отвесил поясной поклон и улыбнулся; старший брат поклонился не так низко и приобнял младшего.

– Что телячьи нежности разводите! Вы парни или девки сопливые?

– Прости, батюшка. Виноват! – ответили братья одновременно и сами удивились.

– Вы что, над отцом смеяться вздумали?!

– Нет, батюшка! Что ты!

– Случайно так вышло.

– Тоже мне, «случайно»!

В дверях появился слуга и застыл в ожидании. Когда взгляд чёрных глаз хозяина коснулся слуги, тот резво поклонился и начал:

– Обед…

– Ты что стоял полчаса, как болван?! – грозно вопросил хозяин. – Кланяться надо сразу, как войдёшь!

– Прости, хозяин, виноват, – ответил слуга господской формулой, переделанной слугами для себя. Алмаз Иванович временно перестал браниться. Ненадолго.

– Почему тарелки лучшие на столе? Почему не бережёте дорогую посуду?

– Хозяйка велела, в честь твоего приезда.

Хозяину было приятно это услышать, но вслух он сказал:

– Тоже мне, событие!

Во время обеда Матвеев отчаянно скучал. Отец всё время ворчал, с Семёном поговорить было невозможно: стоило Алмазу Ивановичу услышать шёпот, как сразу прилетало замечание – а слух у него был острый. Женщин не было: мать семейства, в соответствии со старомосковскими правилами хорошего тона, обедала отдельно, у себя в тереме.

Когда Кирилл и Анна, дети небогатых помещиков, приехали в Москву и жили поначалу, ради экономии денег, в одной комнате, они посчитали глупым есть по отдельности и усаживались за один стол, находя совместные трапезы одной из приятностей брака. Брат Кирилла, Федор, безропотно подчинился уже сложившимся традициям, а Матвеев с удовольствием принимал приглашения в гости «по-семейному». Он сам не понимал, почему ему так приятно присутствие Анны, а сидеть за столом с невестой оказалось ещё приятнее. Интересно, а матушке скучно одной? Или ей так лучше? И будет ли им, четверым мужчинам, приятно её присутствие в столовой палате? Артамон чуть не рассмеялся, представив себе лицо отчима, если он ему такое предложит.

– Эй, ты меня слышишь?

– Прости, батюшка. Задумался.

– Думать тоже надо уметь! Человек при дворе должен думать, слушать и смотреть одновременно. А ты будешь так задумываться – без головы останешься и не заметишь.

Семён фыркнул и уронил несколько крошек на скатерть.

– Ты что скатерть пачкаешь?! Белоручки, дармоеды! Живёте на всём готовом, ничему цены не знаете! Поголодали бы, потрудились бы так, как отец ваш в молодости трудился, по-другому бы себя вели! Я в твои годы уже в Персию с товаром ездил!

В действительности в Персию с товаром Алмаз Иванович поехал первый раз в возрасте восемнадцати лет, и не один, а в качестве спутника купца Тихона Солового. В возрасте Семёна он ещё служил мальчиком на побегушках в лавке того же Солового и пределов родной Астрахани не покидал.

После обеда слуги стали убирать со стола, а Алмаз Иванович увёл старшего сына в кабинет.

– Рассказывай, как ты ездил к Хмельницкому.

Чувствуя себя провинившимся школьником, Матвеев стал рассказывать про поездку на Украину. Ещё недавно он очень гордился собой, считая, что по дороге много что вызнал и ничего лишнего не сказал, удачно провёл переговоры и быстро вернулся; но сейчас собственный успех словно померк. Однако Алмаз Иванович замечаний сделал мало, один раз даже кивнул и только один раз сказал:

– Ну, это глупости! Не восхищаться надо, а головой думать!

Это когда Матвеев неосторожно сказал, что восхищается умом Богдана Михайловича.

– Царю доложил?

– На следующий день по приезде.

– Что он спрашивал?

– Верно ли, что казаки за нас; тверды ли они в православной вере; не сговорился ли Хмельницкий, тайком от нас, с крымским ханом или турским [17] Турецким. Термин того времени. султаном.