Анна О’Брайен - Запретная королева

– Генрих, – попыталась я заговорить с ним еще раз, когда мы уже сидели на официальном банкете и пробовали мясные блюда и пудинги. – Что произошло? Что вас так тревожит?

Я понятия не имела, что бы это могло быть, и терялась в догадках. В первую очередь в голову приходила мысль о том, что речь идет о резком изменении позиций Англии на французской земле; но, получив такое известие, мой муж, скорее всего, срочно собрал бы военный совет, а не закрылся бы в молчании, как устрица в своей раковине. Может быть, в Англии вспыхнул бунт? Но если так, мы бы не сидели сейчас здесь, спокойно закусывая говядиной и поднимая тосты за хозяев, до сих пор одетых в костюмы с любительского спектакля. Нет, это был не бунт…

– Нет, ничего такого, – ответил Генрих sotto voce [23] Тихо, вполголоса ( итал .). . – Разве что мясо жестковато. Советую вам попробовать рыбу.

И я оставила попытки что-либо разузнать.

В ту ночь Генрих не удостоил меня своим вниманием. А я так на это надеялась! В постели я смогла бы убедить его поведать мне, что у него на сердце. Но муж не пришел ко мне.

На следующее утро, когда настало время идти к мессе и я уже направлялась в маленькую отдельную часовню, которую мы посещали по утрам, один из сквайров Генриха сообщил мне, что сегодня служба состоится в главном здании церкви при полном стечении всего города.

Когда меня туда проводили, я застала там Генриха – уже коленопреклоненным. Сознавая, что опоздала, я молча встала на колени рядом с ним. Он дал понять, что заметил мое присутствие, легким наклоном головы и быстрым взглядом; на большее у нас не было времени, ведь в эту минуту вступил многоголосый хор и епископ занял свое место у алтаря. Слова и жесты священника из хорошо знакомой мне церемонии обволакивали меня покоем и умиротворением, а ум завораживали разноцветные блики от большого витражного окна на восточной стене, подсвеченного лучами утреннего солнца. Все оттенки синего, от ляпис-лазури до кобальта, и кроваво-красного, от рубинового до гранатового… Все шло так, как и должно было быть. Ничего плохого не случилось. Почему же тогда Генрих ни слова мне не сказал?

Последовали молитвы, много молитв – за Генриха, короля Англии, за меня, его королеву, и вдруг…

– Так помолимся же за спасение души почившего Томаса, герцога Кларенса…

Итак, Томас, герцог Кларенс. Брат Генриха. Он умер! Когда же это произошло? Крепко сцепив руки, я растерянно посмотрела на мужа, но его взгляд был прикован к алтарю.

– …жестоко убитого во Франции. Воздадим же благодарность Господу за его жизнь бесстрашного воина и помолимся о его бессмертной душе!

Брат Генриха погиб. Так вот что за известия были в том письме! Мой муж знал об этом с прошлого утра и ничего мне не сказал. Если мой личный опыт родственных отношений с собственными братьями ограничивался подозрительностью и враждебностью, то Генрих и его братья были очень близки между собой. Как ему удавалось почти не выказывать свое горе? Если бы вдруг умерла моя сестра Мишель, разве я бы не скорбела? Ну уж точно не молчала бы. Я бы оплакивала ее, рыдала, выла так, что о моей боли узнали бы все вокруг. Мне сжало грудь, стало трудно дышать, чувства пребывали в смятении: я печалилась и тревожилась за Генриха, но все-таки – почему он сразу не открыл мне горькой правды?

Месса благополучно завершилась, но, когда мы бок о бок прошли под огромной аркой и оказались под теплыми солнечными лучами на церковном дворе, я остановилась, удержала Генриха за складку на его тунике и развернулась к нему лицом.

– Вы узнали об этом еще вчера, – начала я. – Когда принесли те письма.

– Да.

– Это произошло во время сражения?

– Да. При Боже.

Генрих умолк, разглядывая сложный орнамент вокруг входной двери из вырезанных в камне цветов и листьев, среди которых виднелись скалящиеся лица; но, как мне кажется, он ничего этого не видел. Его мысли были далеко, во Франции, на поле битвы, где английскую гордость втоптали в грязь, где убили его благородного брата. Под суровой неподвижной маской на лице Генриха я заметила скорбь. Следует ли мне сейчас спросить, означает ли это поражение англичан?

– А это было?..

– Это было полное поражение, – бесстрастным голосом ответил Генрих, вновь переводя на меня взгляд. – Ваш бесценный братец-дофин убил моего брата и едва не уничтожил мою армию. Томас выступил против превосходящих сил противника и был сражен в гуще битвы. Находясь в первых рядах, он и должен был погибнуть одним из первых. Ручаюсь вам, во всем виновата его ущербная тактика – у моего брата всегда было больше отваги, чем ума. А надеть поверх шлема еще и усыпанный драгоценными камнями венец вообще было вопиющей глупостью. Но тем не менее… Моя армия была разбита, а брат сражен в бою.

– Ох. – Все оказалось еще хуже, чем я думала, и на мгновение на лице Генриха проступила боль, которую он до сих пор столь успешно скрывал.

– Нам вернули его тело. Его привезут в Англию и здесь похоронят.

– Хорошо. Это, конечно, хорошо…

Но следы скорби уже исчезли с лица моего мужа, и его взгляд снова стал холодным и пытливым, как будто он искал ответ на свои вопросы в моих глазах.

– Это великая потеря. Такое жестокое поражение – катастрофа на этом этапе войны. Неужели мы настолько уязвимы? Это значительно осложняет мою задачу…

– Генрих!

Я не выдержала. Мне было наплевать на эту войну. Я не обращала внимания на эскорт из рыцарей, слуг и солдат, которые толпились позади нас, не покидая церковь из-за нашей остановки. В данный момент меня волновало необъяснимое молчание Генриха о столь личном вопросе, должно быть, ранившем его. Как он мог не рассказать мне об этом? Разве мне, его жене, не позволено утешать его в такие минуты? Но когда я сочувственным жестом, мягко положила ладонь на его предплечье, я почувствовала, как его мышцы под тонкой тканью тут же напряглись. И моя рука опустилась.

– Почему вы мне не сказали? – Я слышала, что в моем произнесенном тихим голосом вопросе сквозит злость, которую мне не удалось подавить, как я ни старалась. – Когда я спросила вас об этом вчера, вы ответили, что ничего плохого не произошло. С тех пор прошел целый день, а вы так ничего мне и не сказали.

Генрих смотрел на меня с удивлением, как будто не мог понять, чем я недовольна.

– Да, я ничего вам не сказал. Я никому об этом не сказал.

– Никому? Но почему вы не сказали мне? Я ведь ваша жена . Умер ваш брат… Неужели вы считаете, будто мне все равно ? – У меня сердце обливалось кровью от жалости к нему. – Я бы скорбела о нем вместе с вами. Я бы…

– Но что бы вы сделали? – перебил меня Генрих.

– Я утешила бы вас. Неужели я не способна смягчить ваши страдания?