Роксана Гедеон - Любовница капитана

–– Слушаю вас, сударь, – пробормотала я, не глядя на него.

–– Не дожидайтесь здесь, пока крепость падет. Это будет кровавое зрелище. Ступайте домой. Вернее – в тот дом, который арендуете по соседству со мной. Запритесь на все засовы, когда будет смеркаться – погасите все свечи и закройте ставни. Будьте начеку. А в своем дворце на площади Карусель…

Он умолк на миг. Потом сделал жест, который можно было расценить как сожаление.

–– Ваш дворец можно было бы спасти, имея в своем распоряжении хотя бы полк драгун. А без этого…

–– Спасти? – вскричала я встрепенувшись. – А что… что, собственно, ему угрожает?

–– Думаю, по меньшей мере – ограбление. Надеюсь, что не пожар.

–– Откуда вы знаете? Вы – прорицатель?!

Мне вспомнился Франсуа, предрекающий королеве «вечный траур». Не слишком ли много кассандр появляется вокруг меня в последнее время?.. Карон внимательно смотрел на меня, жаркий ветер, прилетающий со стороны Бастилии, трепал его густые седые волосы. Казалось, он хочет сказать что-то, прояснить, но не осмеливается. Потом он отвел взгляд, оперся белыми руками, унизанными кольцами, на парапет террасы, устремил взор на крепость.

–– Да. Вы же знаете, я многое предвидел еще в своих пьесах. Не буду раскрывать подробности. Просто посоветую: держитесь пока подальше и от отеля д’Энен, и от отеля де Ла Тремуйль. Не появляйтесь некоторое время вблизи площади Карусель и Вандомской площади. В эти дни на ваши дворцы может обрушиться вся ненависть, которую народ питает к маршалу.

Он говорил о моем отце. Я ушла не поблагодарив. Да и за что было благодарить? Я не могла избавиться от ощущения, что в лице Карона де Бомарше королевский двор имел не помощника, а шпиона из враждебного лагеря. Шпиона, который теперь, когда пробил час победы его истинных хозяев, наслаждается богатыми плодами искусной работы и не отказывает себе в удовольствии слегка поддержать меня, потому что я по неизвестным причинам (скорее всего, по причине молодости и красивой наружности) вызываю у него больше сочувствия, чем прочие одураченные…

Возле дома меня встрелила запыхавшаяся Полина. Эту девушку родом из Берри, яркую, красивую, на год старше меня, я наняла два месяца назад для присмотра за Жанно. Я была в целом довольна ею, потому что ее полюбил малыш, хотя поначалу ее склонность к кокетству и постоянные заигрывания с мужчинами вызывали у меня сомнения.

–– О мадам! Я не нашла ни одного врача. Все парижане делают вид, что их нет дома, ни до кого не достучишься. Согласился прийти лишь аптекарь, адрес которого вы мне дали…

–– С улицы Паве?

–– Да! Он сказал, что будет у вас еще до захода солнца.

Это было не слишком хорошо. Я отсчитала Полине несколько луидоров и приказала любыми способами добраться до Версаля, отыскать там королевского медика Эсташа Лассона и, посулив ему баснословное вознаграждение, доставить на Вишневую улицу.

–– Ступай! Будь настойчива и назови ему мое имя. Он не откажет мне. Впрочем, погоди, я еще напишу ему записку…

Я осеклась, увидев неожиданную картину. Неподалеку от нашего дома остановилось несколько повозок, из которых высаживались люди необычного для Парижа вида. Черноволосые, смуглые, с крупными носами женщины в темных шалях, куча таких же черноволосых детей в длиннополых темных сюртуках… Они приехали в соседний дом, по всей видимости. Главой этого огромного семейства, совсем не похожего на французское, был худой, подвижный, носатый старик с густой и длинной неряшливой бородой, в полосатой длинной накидке и странной шапочке на темени.

–– Что это, Полина? Кто это такие? – Честное слово, я даже предположить не могла, кто передо мной. Никогда прежде мне не встречались люди подобной наружности. – Это турки, может быть? Египтяне?

–– Это евреи, – сказала она почти равнодушно. – Уже вторая семья. Евреи из Страсбурга.

–– Они будут здесь жить?

–– Ну да. – Полине это уже не казалось удивительным. – Кажется, это семья какого-то их кюре.

–– У них есть священники?

–– Да. Они хотят сделать поблизости свою церковь.

Засмеявшись, она поведала, что старший сын еврейского кюре весьма любезен и даже заигрывает с нею, но от него плохо пахнет и его плечи слишком густо усыпаны перхотью.

–– А так он довольно богат. Они все охотно ссужают парижанам деньги в долг. Под проценты. Но ведут себя тихо и прилично. Так что в квартале все ими довольны.

Это казалось мне чрезвычайно странным. Евреям было запрещено проживание в Париже, и вот, на фоне последних беспорядков, я уже дважды слышала об их появлении: сначала от Эмманюэля, тепер сама столкнулась с ними… Кто позволил им переехать в столицу и, главное, что заманчивого для них в Париже теперь, когда здесь все рушится?

Из дома донесся плач Жанно, и я поспешила к ребенку, забыв о своих новых соседях.

2

Был второй час ночи 15 июля. В доме стояла тишина, и только Жанно хрипло посапывал во сне. Я подошла к постели, губами прикоснулась ко лбу ребенка. Жар был меньше, чем час назад, но малыш все еще горел, и сон у него был тяжелый. Жанно сбросил с себя одеяло, его спутанные волосы розметались по подушке, дыхание было прерывистым, маленькие губы пересохли. Сдерживая слезы, я присела рядом, не зная уже, что делать.

Аптекарь с улицы Паве, побывав у нас вечером, оставил какой-то белый порошок, но он оказался бесполезным. Вечер прошел ужасно. Жанно кашлял до судорог и даже до рвоты, не мог спать и страшно мучился, а мое сердце при этом разрывалось от боли. Сейчас, ночью, я была совсем одна. Полина еще не вернулась из Версаля, кухарка должна была прийти только утром, так что меня окружали только мрак и тишина, и беспокойство мое все возрастало. Не в силах сдержать волнения, я поднялась и, ломая руки, зашагала из угла в угол.

Где, черт побери, эта проклятая Полина? Разве я дала ей мало денег? Не ошиблась ли я в ее преданности? Может быть, вместо того, чтобы искать Лассона, она тратит мои луидоры в кабаке с каким-нибудь офицером?.. Тысяча чертей, уже половина третьего, скоро светает!.. Сегодня же утром надо уволить эту девку!

Плач Жанно раздался в ночной тишине неожиданно громко. Я подбежала к кроватке, склонилась над ребенком.

–– Я здесь, моя радость, я здесь, я всегда с тобой.

Увы, мое присутствие помогало мало. Жанно снова так зашелся кашлем, что я помертвела от ужаса и готова была закричать от бессилия и отчаяния. Подавляя панику в душе, я бросилась к камину, на полке которого стояла чашка с теплым молоком.

–– Сейчас, любовь моя, тебе сейчас же станет легче. Твоя мама будет рядом, она не отдаст тебя болезни.

Когда приступ прошел, я прилегла рядом с ним, осторожно укрыла одеялом. Жанно притих, как будто снова забылся тяжелым сном, но его личико, которое я ощущала у своей груди, было очень горячим, я чувствовала его жар даже сквозь одежду. Это опасная болезнь, наверняка… Святой Боже, что же я должна сделать, чтобы это прекратилось, чтобы Жанно не страдал? Тепер я не могла даже плакать, чтобы не потривожить уснувшего мальчика. Отчаявшись, я стала молиться, но слова молитвы не приносили облегчения, и я умолкла.