Адриана Трижиани - Жена Тони

Саверио заметил, что волосы Чичи пахнут ванилью: свежий аромат, как легкое летнее пирожное.

– Это все, что у меня нашлось для тебя, – сказал он. – На память об этой неделе. Я и маме купил такой же.

– Ну, конечно. Как добрый католик, небось еще парочку припрятал в том пакетике. Ты их раздавай, раздавай.

Саверио рассмеялся.

– Ты меня раскусила. Я и правда купил несколько, но не все, у монашки еще остались.

Чичи тоже рассмеялась:

– Ну разумеется!

– Мама говорит, ты спасла одному мальчику жизнь, – сказал Саверио.

– Да ну, – пожала она плечами, – спасатель быстро приплыл на помощь.

– А мне рассказывали другое. Будто ты первой за ним бросилась и сама его нашла. Признай же свою заслугу, – настаивал Саверио.

– Я средний ребенок, я к такому не привыкла.

– А я единственный ребенок, так что приходится.

Чичи ухмыльнулась:

– Обычно на меня всё валят, а не хвалят.

– А на мою долю выпадало и то и другое.

– Повезло.

– Девушки не любят признавать свои заслуги.

– Мы делаем то же, что и наши матери, – грустно улыбнулась Чичи, надевая на шею скапулярий.

– А к отцам и сыновьям это тоже относится? – спросил Саверио.

– Понятия не имею. У моего папы одни дочери.

– А мне всегда хотелось сестру или брата.

– Если бы они у тебя были, ты бы считал иначе. Ты бы от них на стенку лез.

– Не думаю.

– То, что мы себе представляем, всегда лучше того, что нам дается, – назидательно сказала Чичи.

– Ты ужасно умная.

– Да не особо, просто наблюдательная.

– Тебе понравилась моя мама?

– Она очень милая. А ведь венецианцев в наших краях не так уж много. Моя мама тоже венецианка.

– Да ну! – Саверио пора было возвращаться в гостиницу, но ему не хотелось уходить.

– Мой отец говорит, что невозможно победить в споре с венецианцами, – сообщила Чичи.

– Это он моего отца не знает, – покачал головой Саверио.

– А где он?

– В Мичигане. Он никогда не ездит в отпуск.

– А почему?

– Это ты у него спроси.

– А ты с ним не общаешься?

Саверио пожал плечами:

– Не особо.

– Позволь я угадаю. Ему не нравится, что сын у него певец. Он бы предпочел более традиционное занятие для своего отпрыска.

– Что-то вроде того.

– А ты не можешь заставить его изменить отношение?

– Нет.

– А хочешь?

– Мало ли чего я хочу.

– Поняла.

– Пожалуй, ты и правда поняла. – Саверио посмотрел на Чичи, затем на часы: – Жаль, у нас нет больше времени.

– Я слишком много болтаю.

– Мне это нравится.

Чичи не знала, что ответить, а ведь обычно она за словом в карман не лезла. Саверио скрестил руки на груди.

– Я встречаюсь со множеством девушек.

– И что?

– Просто подумал, что тебе лучше об этом знать.

– Мне написать об этом репортаж в «Си-Айл экспресс»?

– Нет, просто прими к сведению.

– Я тебя не осуждаю. Ну да, ты встречаешься со множеством девушек. Это просто значит, что единственная девушка, которая и правда что-то для тебя значила, разбила тебе сердце.

Саверио удивился, откуда Чичи это знает, но правды признавать не собирался и потому солгал:

– Да нет.

– Как скажешь. Никому не нравится страдать. Никто не просит, чтобы ему разбили сердце, это просто происходит, и все. Но есть и положительная сторона: благодаря таким случаям авторам есть о чем сочинять песни, а певцам – петь.

– Чего ты хочешь?

– В каком смысле?

– В жизни. Чего ты хочешь от жизни?

Чичи глубоко вдохнула. Ей понадобилось время, чтобы признать, в чем состоит ее заветная мечта.

– Я хочу петь.

– Это работа. А я имел в виду, чего ты хочешь для всей своей оставшейся жизни. Ну, когда ты вырастешь и станешь принимать жизнь всерьез.

– Хочу петь и сочинять песни.

– Девушки не особо успешны в шоу-бизнесе.

– Кто это сказал? – Чичи подбоченилась.

– Я говорю.

– Извини, конечно, но много ли ты видел, как девушки работают в шоу-бизнесе, если сам просто волочишься за ними?

– Ты права, не много, – рассмеялся он.

– Так что – не исключено – иная девушка вполне может быть счастлива в шоу-бизнесе. По мне, если тебе нравится то, чем занимаешься, это и есть счастье.

– Но как же домашняя жизнь?

– Я ни о чем не думаю, кроме пения, – призналась она.

– А надо бы подумать и о другом.

– Потому что я девушка?

– Нет, потому что, кем бы ты ни был, пение – это еще не все.

– А ты-то откуда знаешь?

– Я в этом убеждаюсь на собственной шкуре.

– Я хочу гастролировать из города в город и каждую ночь петь в новом клубе и перед новыми зрителями.

– Тебе это надоест.

– Никогда!

– Когда постоянно переезжаешь, то только и мечтаешь, как бы остаться на одном месте. Иметь где-то собственный дом и очаг.

– Возможно, если бы ты время от времени навещал свой дом, путешествия нравились бы тебе больше, – предположила Чичи.

– Возможно. Но и тебя эти переезды недолго будут радовать.

– Откуда ты знаешь?

– Ты выросла в счастливой семье. Зачем же уезжать от нее?

– Потому что это у меня уже было.

– И поэтому ты хочешь попробовать, каково быть одинокой и несчастной?

– У меня собственные планы. Я не хочу того, что есть у всех прочих. Никогда не хотела и никогда не захочу.

– Ты не думаешь о собственном доме, окнах, кухоньке, крылечке? Саде? А вдруг ты влюбишься?

– Ну и что?

– А то, что когда люди влюбляются, они женятся, создают семейный очаг и воспитывают детей.

– Кто это сказал?

– Да все подряд, начиная с текста любой песни от начала времен. Тебе ли не знать, ты ведь сама их пишешь. В них всегда говорится о любви, даже тогда, когда они вроде бы не о любви, – настаивал Саверио.

– Возможно.

Тут Саверио осенило.

– Я думаю, ты просто притворяешься. Это такая поза.

– Поза – это когда стоишь в ателье у фотографа. А у меня вовсе не поза, – заверила его Чичи.

– Ну а если ты вдруг встретишь парня и передумаешь? Не мясника, портного или грузоперевозчика, не обычного неудачника из Джерси, а кого-то другого, и ты полюбишь его больше, чем шоу-бизнес?

Чичи отрицательно покачала головой:

– Не будет такого никогда. Когда я закрываю глаза, я не вижу ничего подобного. Зато я вижу оркестр. Слышу музыку. Вот ребята на подиуме встают в своих фраках и белых галстуках и поднимают ввысь свои духовые и дуют в них, и я не хочу быть нигде на свете, только там. Я хочу стоять там, на сцене. Я хочу принести туда песню – именно тогда, в то мгновение, спеть ее своим голосом. То, что исходит от них, и то, что исходит от меня, – это и есть творчество. Звук. Музыка. Переживания. И нет никакого парня, вида из окна, климата, ни-че-го такого, даже громадного изумруда, рубина или бриллианта (и я серьезно), пусть даже в лучшей в мире золотой оправе, – нет ничего на свете, что значило бы для меня больше, чем возможность спеть ту песню.