Селеста Шабрильян - Грабители золота

Когда они очутились в маленьком коридорчике перед каютами, Ивенс взял руку жены в свои.

– Выслушай меня, мой друг, – обратился он к ней дрожащим голосом. – Надо мужаться. Господь скоро подвергнет нас жестокому испытанию.

– Я не понимаю тебя, – она побледнела, как смерть. Ивенс сделал над собой усилие и глухим голосом произнес:

– Мелида умрет.

Миссис Ивенс упала бы навзничь, если бы он не подхватил ее. Он усадил ее на маленькое канапе и стал перед ней на колени.

Удар так жестоко поразил сердце бедной матери, что она стала совершенно инертной. Она не могла ни плакать, ни говорить.

Это спокойствие испугало доктора.

– Я могу ошибиться, – сказал он, обнимая жену и пытаясь вернуть ей на некоторое время надежду, которой у него не было.

Когда Мелида увидела, что за отцом закрылась дверь каюты, она приподнялась и, опершись на локоть, сделала знак Эмерод подойти поближе.

– У меня есть к тебе просьба, – сказала она. – Дай мне ножницы.

Эмерод глядела на нее с удивлением.

– Ты хочешь отказать в последней моей просьбе? Эмерод подала ей ножницы.

Мелида зажала одну из своих светлых кос между лезвиями.

– Не делай этого! – закричала Эмерод, останавливая ее.

– Дай мне их отрезать, – ответила Мелида. – Если я выживу, они отрастут снова. Если же я умру, пусть он знает, что я отрезала их для него.

Эмерод не нашлась, что сказать.

Лязгнули ножницы, но обессиленная этим напряжением Мелида уронила голову на подушку и испустила такой горестный вздох, что Эмерод сочла его последним.

– Она бросилась к двери, крича:

– Отец! Отец!

Доктор вбежал к ней в сопровождении миссис Ивенс, которую голос дочери привел в себя.

У Мелиды была одышка. Судорожно вздымалась ее грудь под простыней.

– Начинается агония, – сказал доктор.

Две женщины упали на колени и со слезами молились.

Слышались только неясные прерывистые звуки, которые знакомы тем, кто томится в тягостном ожидании возле постели умирающего дорогого существа.

Это предсмертное хрипение не забудешь, если слышал его хоть раз.

Глаза Мелиды были открыты, руки двигались, бессильно пытаясь что-то взять. Так прошла четверть часа.

В этот момент явилась веселая, по-детски беззаботная Бижу, которую отослали на палубу играть.

Доктор раздраженно оттолкнул ее.

Ангельская улыбка озарила лицо умирающей.

– Нет, Бижу, подойди, – прошептала она едва слышно.

Испуганный ребенок приблизился. Протекло несколько секунд.

Мелида повернула голову. Она медленно переводила взгляд с отца па сестру, с сестры на мать.

– Вильям… Мама… – прошептала она затухающим голосом.

К миссис Ивенс были обращены ее последние слова и последний взгляд.

Глаза Мелиды закрылись, голова, которую она пыталась поднять, упала на подушку.

Все испустили тяжелый вздох, похожий на стон. Она умерла!

Жоанн и Эдуард, неподвижные и растерянные, остановились на пороге каюты.

Как и все пассажиры, они не верили, что страшный момент наступит так скоро.

Они стали очевидцами горестной сцены.

Три человека горячо молились подле умершей, прижавшись друг к другу, чтобы их души соединились в единой молитве. Ни стона, ни жалобы еще не вырвалось из их груди. Они понимали, что первая жалоба послужит сигналом к отчаянию, и из любви друг к другу они крепились, чтобы не плакать.

Миссис Ивенс задыхалась. Она первая прервала молчание.

– Бог покинул нас, – произнесла она, зарыдав. – Мелида, дитя мое, бедняжка, это мы тебя убили! Не будь этого проклятого путешествия, ты бы еще жила прекрасная и счастливая, несмотря на свою бедность. О! Честолюбие, честолюбие… Оно губит всех, кого соблазняет!

– Я хотел сделать как лучше, – простонал доктор. – Разве ты тоже обвиняешь меня, дитя мое? О, нет, ты читаешь в моем сердце мою любовь к тебе.

И он ронял горючие слезы на холодную руку умершей.

– Ты же знаешь, что моя жизнь целиком посвящена вам, что я ни перед чем бы не отступил ради твоего счастья. Мог ли я предугадать? Как я страдаю! Как я несчастен!

Эмерод услышала приглушенные рыдания за спиной. Она обернулась и увидела Жоанна и сэра Эдуарда.

– Надо увести их отсюда, – прошептала она, указывая глазами на отца и мать. – Их горе меня убивает. Боже мой! Почему я не умерла?

– Идемте, доктор, идемте, миссис Ивенс, – попросил Жоанн, вытирая глаза. – Имейте мужество из сострадания друг к другу. Вы не имеете права хоронить свои привязанности вместе с этим нежным существом. Вспомните, что вы говорили, когда я хотел умереть.

– Вы оплакивали знакомую девушку, а я оплакиваю свою дочь, – с горечью ответил доктор.

– Пойдемте, мой друг, – подозвал молодой человек, хорошо знавший, что горе делает человека несправедливым, и попытался приподнять доктора, все еще остававшегося на коленях возле кровати, – во имя нашей дружбы оставьте эту комнату. В ней мало воздуха, в ней душно, посмотрите на свою жену – она близка к обмороку. Эмерод сделала над собой усилие.

Она вывела мать, тогда как Жоанн и сэр Эдуард проводили на палубу мистера Ивенса, и, вернувшись, осталась одна подле Мелиды.

Став на колени, она прошептала короткую молитву и поднявшись, поцеловала сестру в лоб.

Она надела ей на палец маленькое колечко с голубыми камешками, нарядила в самый красивый белый пеньюар и остановилась, словно это совершенно истощило ее силы.

Наконец, она прижала руки к сердцу и сказала самой себе:

– Надо это сделать, мама никогда не сможет.

Эмерод надела на голову Мелиды кружевной чепчик, поцеловала ее в губы и закрыла лицо простыней, которая должна была служить ей саваном.

Хотя жизнь в море заставляет людей заботиться в первую очередь о себе и безразлично относиться к попутчикам, смерть Мелиды произвела глубокое впечатление даже на тех, кто видел ее только мельком. На борту больших кораблей, где путники размещаются в трех классах, каждый день замечаешь новые лица и зачастую до конца плавания не увидишь всех. Миссис Ивенс окружили пассажиры, и мистер Ивенс получил столько знаков сочувствия и симпатии, что они, как всегда в большом горе, скорее утомили его, нежели утешили.

Эмерод решила остаться с телом сестры одна.

Когда корабельный плотник пришел взять мерку для гроба, который он должен был сделать к завтрашнему утру, то застыл на несколько минут в неподвижности. Мужество изменило ему при виде бедной умершей, которая казалась заснувшей.

– Она вас пугает? – спросила Эмерод, которая открыла лицо сестры, чтобы посмотреть на него еще раз.

– Нет, – ответил взволнованно плотник, – она меня не пугает, но я думаю, что эта девушка слишком прекрасна для того, чтобы умереть.

Он записал снятые мерки и удалился, бросив на Эмерод сочувственный взгляд.